Авторы: Денисов Никита, Сапелкин Артем, Сапелкина Виктория, на момент написания работы ученики 10 класса школы №6 г. Новочеркасск, Ростовская область. Научный руководитель Елена Георгиевна Губанова. 1-я премия XVII Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
Утром следующего дня девушек рассортировали: «одних определили в цех, других – к хозяевам в прислуги (бауэрам), третьих – уборщицами и т.д.». Тоню с сестрой Леной определили в один цех на фабрику Klatte. Жужжащие машины, стучащие молотки и кричащие люди – все это пугало девочку: «Ничего не слышно – где шум железа, где крик наших сопровожатых. <…> Воздух раздирали вопли падающих листов железа. Гигантское предприятие. <…> В цеху много машин, металлических столиков, станков, деталей, больших и малых. Под ногами железная стружка. Пластинки кучами лежат». Мне трудно представить, в каком положении оказалась моя сверстница, ведь её отправили в другую страну за тысячи километров от Родины, она никогда не видела крупных фабрик, не говоря уже о том, что ей пришлось здесь работать.
Первоначально её определили на сварку. «Автоген берёшь правой рукой. В левой – проволока медная. На глазах защитные очки тёмно-синие. Проволокой надо было делать всё время мелкие круговые движения, а иначе сразу появлялась дыра насквозь на металле–детали.
Я училась девять дней. Учили сваривать детали, толкали и били в лоб и в лицо. Я выполняла всё механически».
Но её больше всего заботили мысли о родных, и еще она боялась расстаться с сестрой: «И так потекли тяжёлые минуты. Я только боялась, чтобы Лену, сестру старшую, от меня подальше не забрали. И всё думаю о родных, как они там?»
«Вспоминали и рассказывали прошлое, детство домашнее и куклы». Но девушки постепенно стали привыкать ко всему: знакомиться друг с другом, обустраивать свой быт, писать письма и петь песни, отлынивать от работы и мало-помалу вредить производству.
В ноябре 1942 года девушек переселили в новые бараки, условия там были лучше: «Здесь в новых бараках нам стало лучше <…> там у нас и печка хорошая. В старых бараках печки не было… жалели о том, что нас, Штеровских, всего было 14 человек девушек, а в комнату помещалось 12 человек».
С утра никогда не хотелось рано вставать. Это привычно для большинства людей и в обычной жизни, а в чужой стране, где ранний подъем необходим для работы на врага, тем более. Делать записи в дневнике с утра было некогда, это дело Тоня оставляла на вечер. От недосыпания не было никакого настроения. Рабочий день остарбайтеров начинался очень рано - подъем в 6 утра.
Завтрак был крайне скудным: «Сегодня утром дали по ложке сахара и тоненькие 3 кусочка хлеба».
«В столовой эмалированные большие кружки тёмно-красного, даже чуть коричневого, цвета. Наполняются за завтраком чёрным кофе. <…> Запаха в нём нет никакого. Обыкновенная коричневая бурда. Ни горечи, ни сладости. И три тонюсеньких ломтика хлеба. Это и весь завтрак».
Утром – «2 скибочки хлеба с патокой и одна с маслом, которого не видно на хлебе. А кусочки светятся. И небольшая кучка сахару. Говорят, по 1 столовой ложке, а дали по половине чайной ложки. Или мне так показалось, что очень мало»
А иногда они оставались без еды, им нужно было суметь подавить голод и не съесть хлеб с вечера: «Хлеб, который выдали нам вчера (200 граммов), мы вчера же и съели. А сегодня мы без завтрака».
Завтрак зачастую превращался в борьбу за пищу: толкотня в столовой порой не позволяла даже получить свою порцию, хлеб падал на пол и толпа его затаптывала: «На кухне было тесно. В столовой столпилось столько народу! Сотни людей. Друг друга толкают. И вот, не доходя до плиты, которая стояла в столовой, я упустила весь хлеб. Бежавшая толпа всё замяла, затоптала. И ничего не осталось».
С утра было холодно. «Утром очень холодно. Ветер пронизывает косточки, клонит ветви деревьев и людей. Все идут, держась друг за друга, прикрывая грудь, потому что дует ветер и рвёт одежду. Зубы стучат. С утра и до вечера холодно».
«Утром мороз». Девочки, уезжая в Германию, почти не взяли с собой теплые вещи, так как их мать говорила, что они должны вернуться осенью. Но так не произошло, и теплую одежду пришлось искать уже на месте: «Утром на дворе холодно. На траве иней и подмерзает. У нас с Леной, кроме косынок, на голову ничего нет».
На работу нужно было приходить вовремя, ведь время отмечалось на специальной карточке: «Мы, когда приходили на фабрику утром, должны были отбить карточку и там на ней отмечались часы прихода, в 6 часов утра, и вечером часы ухода».
Ежедневно в 9 часов утра у немцев был 15-минутный перерыв, они шли на завтрак, работа в «немецкой» части цеха останавливалась: «Они идут в немецкую столовую. Там ждёт их завтрак. Они идут толпой, все в синих спецовках, в пиджаках и брюках. Движется синяя волна».
Девочки не упускали этого времени и, пока за ними никто не следил, успевали провернуть все необходимые дела. В основном, они ходили на кухню и воровали любую пищу, которую находили; так они перекусывали и не оставались совсем голодными: «во время перерыва для немцев, мы побежали с Маней к немецкой кухне, нахватали луку», «мы забрали в карманы картофель и морковь, которые накрали у «куриного бога» в перерыв в 9 часов утра и пошли»,
«Всё время ходим на кухню и крадём чищенную картошку. Печём её перед обедом».
После завтрака начиналась длительная, выматывающая работа. Рабочий день длился больше 12 часов в будние дни и 6-8 часов в выходные
«Работали в понедельник, вторник и четверг до 7-ми часов вечера, в среду и пятницу до 6-ти часов вечера. В субботу до 1 часа дня, в воскресенье до 12 часов дня, а потом до 2-х часов дня».
На работе на заводе Тоня не знала, какие детали она производит и для чего они необходимы. Первоначально её определили на сварку
«Работы в цеху очень много. Я сижу за станком. Что делаю, не знаю»,
Шли часы и дни. Нам не разрешали разговаривать, особенно когда мы спрашивали: «Что мы делаем?»
Этот вопрос очень интересовал Тоню, она опасалась, что они делают детали для военной продукции.
«Я выполняла всё механически. Не зная, зачем нужны эти трубы».
Условия труда были тяжелыми, они отягощались всяческими запретами. Надзиратели контролировали работу подневольных тружеников и не давали никаких поблажек:
«Работать и молчать. Нельзя общаться с людьми, собираться группами». Недоедание и голодание, низкая зарплата и отсутствие продуктов, которые можно было бы купить – всё это сказывалось на здоровье и состоянии девочек: «Нам дают зарплату очень маленькую. На неё нельзя купить что-нибудь путёвое, кроме пива, которое я здесь впервые попробовала и даже увидела. Хотелось кушать очень и мы с Леной, как и другие, стояли в очереди за пивом. Мы набивали животы всем, чем придётся».
Время тянулось очень медленно: «На работе смотришь на часы, молишь бога, чтобы быстрее двигались стрелки. Но они как будто бы стояли на месте».
Постоянная усталость и недосыпы давали о себе знать, и рабочий травматизм был очень распространён: «Сегодня утром входит к нам в комнату Ростовская девочка из первой комнаты и говорит, спрашивая: «У вас кто работает на машинах? <…> кому-то из них оторвало руку». Мы так и ахнули. Так расстроились! Оказывается, это ростовской Лиде Могилка распиляло руку. Она очень плакала».
Травмы подруг сильно сказывались на эмоциональном состоянии девочек. Они ходили расстроенными, а работы становилось только больше, потому что больных заменять было некем.
Мысли о горькой судьбе не дают покоя, и девочка отвлекает себя во время работы сочинением стихов: «На работе и в бараке я пыталась сочинять стихи. Но ничего не получилось. О чём, например, выстукивали колёса, когда нас везли в Германию.
С остарбайтерами обращались не как с людьми. Их могли ударить по любому поводу: за медленную и недостаточную работу, долгое нахождение в уборной, брак.
«Старший повар бил девчат, отнимал миски. А ребят не трогал. Видно, боялся. Манашку бил Герман в уборной. Полю П. тоже недавно бил. 2 раза ударил так по щеке, что искры засверкали. И его же собственные очки отлетели на 10 метров», «На нас кричат, как могут кричать, произносить звуки, рассерженные звери».
По возможности они скрывались от надзирателей или просто прятались в уборной, куда сбегались многие, чтобы поразговаривать, повспоминать:
«Мы бросали работать и убегали в уборную. Там собирались толпами. Было много разных личностей, судеб. Каждый рассказывал про себя и родных. Некоторые так умели красиво рассказывать и русская речь их была чисто русской.<…> Немцы выталкивали нас из уборной. В течение дня через каждые пять минут они прибегали и выталкивали всех в шею».
Тоня уделяет много внимания рассказам о пище, она вспоминает дом и сравнивает домашнюю еду с той, которую теперь приходится есть.
«Поешь баланды с моркови и брюквы, не наешься, хотя живот полный. Только аппетит нагоняешь» и им приходилось находить себе пропитание, чтобы выжить: «Морковка и другие овощи были выкинуты гусям на съедение».
Даже гусям, жившим около столовой, зачастую доставалось больше пищи и девочки воровали их корм: «Ворота к гусям закрыты на замок. Гуси грелись на солнце. Когда удавалось взять ихнего корма, мы прятали его в цеху в кучи железа».
На обед – пустой, странный, безвкусный суп-похлебка с привкусом металла от старой посуды. Тем не менее, есть было необходимо, чтобы выживать: «Суп варили такой, что есть его не было никакой возможности. Гнилые, тёмные овощи и даже попадались черви».
Такой скудный обед доставался остарбайтерам ежедневно:
«В обед дали несколько картошек в мундире и здесь же рядом в миске была ложка подливы».
После обеда девочки старались найти пропитание до вечера: «мы побежали с Маней к немецкой кухне, нахватали моркови». Встречались и жалостливые немки, угощавшие девушек хлебом, хотя такое встречалось очень даже нечасто: «Работала я в дневную смену в «маленьком» цехе. Попадались хорошие немки, давали нам по ломтику хлеба».
После того, как они немного освоились, возникали мысли о предназначении продукции их фабрики, о том, что эти детали могут быть частью вражеского оружия.
Работать на вражескую страну никто не хотел, и единственным выходом было изготавливать некачественные детали или утилизировать годные. Во время работы сортировщиком Тоня могла в отсутствии мастера допускать к дальнейшему производству брак и, наоборот, счесть нормальные за бракованные: «Я сортировала детали, мастер это видел. Но как он только отлучался – я бегом в цех. Там я сама окунала брак в чёрный лак. Здесь были видны одни силуэты, за паром в воздухе ничего не было видно, не было видно лиц. Я сама себе радовалась, что закрасятся дефекты, краска быстро разрушится и то, что мы изготавливаем, не долетит до цели. Уже через неделю я получила благодарность за эти испорченные детали».
Тоня терпела ругань и побои за бракованные детали, но была рада каждой испорченной детали:
«Ничего, что бьют и ругают за брак. В душе радовалась, что брак удался».
Для них изготовление бракованных деталей было еще и способом сохранить достоинство, не сдаться.
Вначале они сами не понимали, что производят: «Пока за нами не следят, спотыкаясь о кучи металла и стружки, мы бросаемся к пластинкам, набиваем ими карманы и пазухи и бежим к уборной. Там мы высыпаем всё в канаву с водой. Потом бежим, чтобы ещё успеть».
Я догадалась, что мы делаем либо танки, либо самолёты. И хотя в цехе не было ни танков, ни самолётов, до меня дошло, что мы делаем худое дело».
Это открытие было для неё крайне неприятно.
«Стало так противно и тошно. Думала, что силы покинут меня. Упала бы на землю и кричала бы. Лечь бы и не проснуться. Все мы здесь предатели. Помогаем Гитлеру бить наших. Пусть я делаю мало. Но ведь нас здесь по всей Германии. Ведь до нашего лагеря есть ещё 22, наш ведь 23. А есть и лагерь 28. Да сколько же нас?»
Работа не ограничивалась трудом в цеху, поэтому на самом деле трудовой день длился 14-18 часов и мог закончиться уже поздно ночью. Также длительность зависела от наличия или отсутствия сезонных работ, например, сбора урожая.
«Каждый день нас продолжают выгонять из бараков до 10-ти, до 11-ти вечера или ночи на работы, связанные с сельским хозяйством».
Продолжение следует
