03.12.2015 | Нешкольная история

Да вроде так все и должно быть… Часть 1

История спецпереселенки из Крыма по национальному признаку

АВТОР: Надежда Кондакова, на момент написания работы ученица 8 класса школы №1 г.Соликамск Пермского края. Научный руководитель Людмила Александровна Гирко. 2-я премия XII Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал

Дора Ивановна – болгарка, высланная из Крыма по национальному признаку, бывшая спецпереселенка, с 1944 года она живет на Урале, с 1945 – в Соликамске. С этого же года до выхода на пенсию в 1975 году она работала в средней школе № 1 нашего города. Сегодня Дора Ивановна живет одна, умер ее муж, дети и внуки живут отдельно. Летом 2010 года Доре Ивановне исполнилось 90 лет, она не без труда передвигается по квартире, жалуется на зрение и слух. Но у нее хорошая память, прекрасная речь – настоящая учительская речь! А рассказывает она так, будто читает интереснейшую книгу, только это вовсе не книга, а ее воспоминания – рассказ о прожитых годах, в которых было и горе, и счастье.

Вспоминает Дора Ивановна: «Я родилась в Крыму в 1920 году. Моя родина – большое болгарское село – Желябовка Сейтлерского района, Крымской области, сегодня район наш называется Нижнегорский. Мой дедушка рассказывал, что наши родственники после войны с турками по разрешению царицы переехали в эти края из Болгарии. Здесь давали землю, они думали, что здесь они смогут жить спокойно».

Дора Ивановна в своих воспоминаниях упомянула, что ее родное село вначале называлось Андреевка. Название Желябовка – название «советское» – так село было названо в честь революционера Желябова в 1925 году.

Дора Ивановна: «Здесь жили в основном крестьяне: работали на полях, выращивали овощи, фрукты – в садах. Жили за счет своего труда, кто работал, тот и жил неплохо. Дедушка был грамотным, был он инспектором по начальным школам, не вспомню, как правильно называлась его должность. У него была прекрасная библиотека, книги в красивых бархатных переплетах, мне очень хотелось их взять в руки, но это не разрешалось. А бабушка была совсем неграмотная. Но помогала женщинам при родах, была повитухой, так тогда таких женщин называли. Мои родители были крестьяне, отец Иван Константинович Вербов, мама Каллистра Федоровна Вербова, а еще в нашей семье были сестра Полина, на три года младше меня, и братик Костя, он родился в 1926 году. Мы жили вместе с дедушкой и бабушкой по отцу. Дедушка построил с сыновьями большой каменный дом для себя и сыновей – их было три сына.

В селе была большая, богато убранная церковь – такая красота, меня туда бабушка водила, она же и учила меня молиться. А потом церковь разрушили, все это было на наших глазах».

Как мне удалось выяснить, это был храм святого Николая Чудотворства – одного из почитаемых болгарами святых.

У Желябовки есть своя история, и даже название села отражает исторические события: в средние века – татарская деревня Орус-Коджа, с середины XIX века – Андреевка, а с установлением Советской власти – Желябовка. Менялось и основное население: вначале татары, позже – русские, украинцы, болгары, их в начале прошлого века было большинство.

Старший сын Доры Ивановны Евгений Сергеевич два года назад побывал в Желябовке. В основном село сегодня заселяют русские и украинцы, меняется его облик, в Желябовке скупают землю, строятся не дома, а коттеджи, но самое главное – в бывшем болгарском селе Желябовке почти нет болгар.

Детство Доры Ивановны совпало с коллективизацией, а значит, и с раскулачиванием, ссылками людей, признанными кулаками.

Дора Ивановна: «Вот по селу поползли слухи, что будут искать кулаков и выселять их на Урал. Само это слово «Урал» так страшило людей! Один знакомый папы предупредил его, что наша семья тоже попала в списки кулаков, что их будут отправлять в ссылку. Это уже были не просто слова, нашу семью, дедушку и бабушку уже выгнали их нового каменного дома, мы стали жить в старом доме. Как волновались родители, дедушка и бабушка – все это чувствовали мы, дети. Решили прятаться. Но куда? Как? Крым маленький – не спрячешься, да и из села не уйдешь просто так. Рядом с Желябовкой стоял цыганский табор. Папа стал просить цыган помочь нам незаметно выбраться из села. Цыган пообещал, но просил заплатить – дать овцу и постель. За эту «плату» цыгане спрятали нас и помогли бежать за Джанкой, в татарскую деревню. Рядом с деревней были поля и огороды, на которых выращивали овощи для завода «Крымконсервтрест». Родители смогли устроиться работать на этих огородах. А поселились мы в амбаре, другого жилья не нашлось. Но покоя для семьи не было: родители волновались, как там дома, как дедушка и бабушка, может быть, нас ищут, чтобы арестовать. Так вышло, что мы о них ничего не знали очень долго, боялись им о себе что-то сообщать».

«В Крыму в 1930 году общее число арестованных по первой категории крестьян составило 1012 человек. Приведенную цифру никак нельзя называть полной, поскольку речь здесь идет только о главах семей. С учетом остальных членов семей реальное число раскулаченных составит не менее 5 тыс. человек.

Из названного выше количества арестованных 376 были приговорены разным срокам лишения свободы, в основном – 3-5 лет, остальные – высланы за пределы Крыма в районы Архангельской области, Урала и Восточной Сибири. Кроме того, все привлеченные по первой категории лица были лишены избирательных прав.

К 1 марта 1930 года в Крыму было раскулачено 2682 хозяйства. С учетом средней численности семьи (3,8 – 4 человека), это составляет около 10 тысяч человек. Весной 1931 г. коллективизация в Крыму была в основном завершена. К концу 1931 г. колхозы объединяли 85% крестьянских хозяйств и занимали 94% площадей зерновых культур, 98 % площадей табака, 95,5% садов, 98% огородов и 86% виноградников. К концу 1932 года вне колхозов осталось только 15% дворов».

Как это было, мы узнаем со слов Доры Ивановны. Каким же был результат коллективизации, ее достижения? Коллективизация явилась главной причиной голода 1932–1933 гг., который, помимо Украины, Белоруссии, Кубани и других территорий, задел и Крым. По разным оценкам, за период 1932–1933 г.г. голодной смертью умерло не менее 5-7 млн. человек. Драматизм тех событий и сегодня не оставляет нас равнодушными, особенно когда слышишь рассказ об этом из «первых уст», от человека, который пережил все это сам.

Дора Ивановна: «Когда начался голод, произошел такой случай: у ворот дома дедушка увидел двух девочек – подростков, белорусок. Наши и не заметили, как они подошли к дому, а когда увидели, то было уже поздно, одна из девочек умерла. А вторая, Шура, была совсем без сил. Она даже не могла никого позвать, сидела рядом с умершей сестрой, которая уже окаменела. Шуру дедушка с бабушкой оставили у себя. Она и жила с ними все годы потом, в войну тоже жила. Дедушка с бабушкой ее и замуж выдали. И уже позже она, оставшаяся в Крыму, ведь она белоруска была, разыскала нас через Красный Крест, мы писали друг другу письма, посылали посылки. Она нам фрукты, изюм, орехи, сушеные яблоки. А мы ей – картошку, только она по дороге замерзла, долго посылка шла, в холод попала».

О голоде Дора Ивановна не может вспоминать без слез, приговаривая, что вы никогда, никогда не поймете, что это такое…

Дора Ивановна: «Мы жили в татарской деревне, родители работали, и вот в дом пришла беда. Раз по селу проехала машина, которую все очень боялись, – «черный ворон». Все, даже мы, ребятишки, знали, что это едут кого-то арестовывать. Арестовали тогда троих мужчин: украинца, белоруса и нашего папу. Уже потом мы узнали, что они были в тюрьме в Симферополе. Маму тут же выгнали с работы. И тогда нам пришлось голодать. Пока было лето, еще было терпимо. Ели всякую зелень, траву – все, что можно было есть. Но вот пришла зима – еды не было никакой, только вода, одна вода. И семья стала опухать от голода, ноги у мамы стали как бревна, она плакала, мы тоже плакали, но мама ничем не могла нам помочь. И никто почти не помогал: лишь иногда татарские женщины приносили кувшинчик молока. И никто не знал, что нас ждет дальше, о папе мы ничего не знали, жив ли, где он. Нам с сестрой Полиной в школе давали по 200 граммов хлеба, всем ученикам хлеб давали, но накормить этим хлебом маму и брата мы не могли. В эту страшную зиму умер маленький братик Костя, ему было всего семь лет И даже похоронить его было некому и не в чем. Мама нашла в деревне мужчину, который сколотил из ящиков, в которых привозили спички, маленький гроб. Вот так и похоронили нашего братика.

Папы не было полгода. И вдруг они, трое арестованных, вернулись. Сидели они в тюрьме в Симферополе. Когда их привезли в поселок, они настолько были слабыми, что один из освобожденных просто не мог стоять, упал на землю. А мы папу не узнали. Он изменился не только от голода и тоски, но и от побоев – лицо все было синее, страшно смотреть!

И сразу же по-другому повели себя местные, друг отца, татарин, собрал людей, стал их упрекать, как могли они допустить, что семья этого человека так страдала, осталась без продуктов?! А местные жили хорошо, забегали, принесли кукурузную муку, лепешки, молоко, столько еды… Отец был хороший работник, знал многое в крестьянской работе. Этот человек, татарин, требовал, чтобы через неделю наш папа был здоров, чтобы он мог уже работать. И, правда, через неделю отцу стало лучше, стало светлеть лицо, заживали следы побоев».

Продолжение следует