13.07.2009 | Наука

Примативная живопись

Рисунки человекоообразных обнаруживают глубокое родство обезьяньей и человеческой психики

В этом году исполняется ровно 150 лет с тех пор, как выяснилось, что человек – никакой не венец творения, а такой же продукт биологической эволюции, как и миллионы иных видов. С ними со всеми он состоит в прямом и кровном родстве, ближайшая же его родня – обезьяны.

За прошедшие с тех пор десятилетия уязвленное самолюбие человеческого рода не раз пыталось отгородиться от неприятных родственников различными «принципиальными гранями» – но всякий раз новые научные данные превращали эти барьеры в мусор.

Оказалось, что обезьяны регулярно пользуются орудиями (и даже изготавливают их), создают и хранят традиции, планируют свои действия, борются за власть и положение в обществе испытывают глубокие чувства, обмениваются ценностями и заключают союзы... Сорок лет назад рухнул самый надежный из барьеров – язык. Выяснилось, что высшие приматы могут не только успешно освоить несколько сот слов и осмысленно пользоваться ими для коммуникации – им оказались доступны вопросы, несогласие, шутки, ругань, намеренный обман.

Однако в некоторых сферах деятельности пропасть между человеком и животными все еще сохраняется. Одна из них – это изобразительная активность. Никто никогда не видел в природе, чтобы животные что-нибудь рисовали. Нам неизвестны рисунки австралопитеков, габилисов, питекантропов, даже неандертальцев. Древнейшие изображения появляются только с человеком современного типа – и появляются сразу во всем великолепии. Никаких образцов какого-то раннего – неумелого и примитивного – искусства не найдено до сих пор: полное изобразительное молчание сменяется сразу изощренным мастерством анималистических фресок Альтамиры и фигурок «палеолитических Венер».

Правда, еще в середине минувшего века стало известно, что человекообразные обезьяны, содержащиеся в неволе, охотно играют с карандашами, красками и бумагой, создавая «композиции», для неискушенного зрителя неотличимые от признанных шедевров абстрактной живописи. Одно время «обезьянье искусство» былдо даже модным товаром, но природа его так и осталась неисследованной. Действительно ли четверорукие маэстро пытались что-то изобразить или выразить – или они просто манипулируют карандашами и кисточками, как любыми другими мелкими предметами, а оставленные ими пятна – лишь побочный и ненамеренный результат этой игры? А может быть, их попытки рисовать – не более, чем подражание действиям людей?

Ответ на этот вопрос попыталась найти Марина Ванчатова – известный приматолог, руководитель лаборатории межвидовой коммуникации Карлова университета в Праге. В течение ряда лет она работала с человекообразными обезьянами в пяти чешских зоопарках. Всего в опытах доктора Ванчатовой участвовали 17 приматов –  орангутанов, шимпанзе, горилл. Некоторые из них воспитывались в человеческих семьях, другие родились и выросли в зоопарках. Были и обезьяны, конфискованные у нелегальных торговцев животными, в руки которых они попали малышами непосредственно с воли. Самым юным участникам экспериментов к моменту начала работы было около года (до этого возраста обезьяний детеныш просто не обладает достаточной координацией движений, чтобы управиться с карандашом и листом бумаги), самому пожилому – 40 лет.

Суть работы была проста: обезьянам просто предлагались рисовальные принадлежности и листы бумаги. При этом их «творчество» никак не поощряли – исследователей интересовала именно спонтанная активность (правда, при этом готовые работы иногда приходилось выменивать на лакомства – даже утратив интерес к рисунку, обезьяны часто не хотели с ними расставаться). Сеанс рисования проходил раз в неделю и как правило продолжался около 20 минут. За это время четверорукие художники успевали создать от одной до двадцати картин, а всего доктору Ванчатовой удалось собрать около 4 тысяч обезьяньих творений.

Специально поощрять интерес к рисованию и не требовалось: подавляющее большинство обезьян охотно пользовались предоставленными материалами. Правда, столь же успешно они находили им иное применение – разгрызая фломастер и высасывая красящую жидкость или разжевывая бумагу в губку, которой потом можно промокать воду. Горилла-самец Тадао принципиально рисовал только кисточкой, а все остальные предлагаемые ему предметы беспощадно ломал и сгрызал. Другая обезьяна не проявила никакого интереса к бумажным листам, зато изрисовала стены и пол своего жилища.

Техника рисования тоже была самой разнообразной: обезьяны могли держать инструмент правой рукой, левой, обеими сразу. Бывало, что для этого использовались и нижние конечности. Один детеныш предпочитал рисовать, держа восковой карандаш в зубах (при этом все четыре его руки были совершенно здоровыми). Другая самочка размазывала краску по листу собственной шевелюрой.

В самих рисовальных принадлежностях обезьяны открывали совершенно неожиданные возможности. Оказалось, например, что кусочек краски можно тщательно разжевать и размазать по листу получившуюся массу – при необходимости доведя «композицию» до совершенства языком. А восковым карандашом можно рисовать так, как это делают люди, – а можно катать его по лежащему на твердой поверхности листу, получая своеобразный узор. Самка шимпанзе Нунинка, особенно изобретательная по части новых изобразительных техник, как-то разгрызла сразу два таких карандаша разного цвета и выложила получившиеся кусочки в прихотливом порядке. Получилось что-то вроде мандалы – узора для медитации, создаваемого буддийскими монахами из цветного песка. И, подобно благочестивому монаху, Нунинка через некоторое время уничтожила свое творение. Подобные изобретения позволяли со спокойной совестью забыть о гипотезе «подражания действиям человека» – в данном случае подражать было некому и нечему.

Ряд наблюдений заставляет усомниться и в гипотезе «побочного результата манипулирования». Например, было замечено, что самцы-орангутаны в юности рисуют не менее увлеченно, чем другие обезьяны, но повзрослев, теряют всякий интерес к этому занятию (интересно, что самки этого вида продолжают активно рисовать и в зрелом возрасте и даже придумывают новые техники). При этом они продолжают играть и манипулировать с мелкими предметами, но никаких рисунков уже не делают. Доктор Ванчатова убеждена: линии, которые оставляет на бумаге карандаш, – не случайный, а намеренный и желательный результат обезьяньей деятельности.

Но дальше уже никуда не уйти от вопроса, что же представляют собой эти рисунки.

Ответить на него можно одним словом: каракули. Это не обидная оценка, а строгий научный термин, хорошо знакомый специалистам по детской психологии. Именно так называются те причудливые нагромождения штрихов и линий, которые во множестве производит каждое человеческое дитя, едва научившись водить карандашом по бумаге. По мнению специалистов, цель этой активности – не добиться сходства с каким-либо реальным предметом, а оставить след, подтвердить собственное существование в мире и одновременно – почувствовать, как линия на листе подчиняется твоей воле. Сходство обезьяньей изобразительной продукции с рисунками детей младшего возраста настолько поразительно, что когда творения питомцев Марины Ванчатовой предстали перед профессиональным преподавателем рисования, та ни на минуту не усомнилась, что перед ней детские каракули и даже указала на характерные возрастные особенности. А когда ей сказали, кто автор рисунков, она даже несколько обиделась.

Между тем вопрос о возрасте в данном случае – ключевой. У человека это действительно возрастное: период каракулей продолжается примерно лет до трех, закономерно сменяясь замкнутыми контурами, а затем – первым предметным изображением, знаменитым «головоногом» («точка, точка, запятая, минус, рожица кривая, ручки, ножки, огуречик – вот и вышел человечек»). У обезьян он не сменяется ничем – в сорок лет они продолжают чертить все те же каракули.

Но значит ли это, что обезьяньи рисунки хаотичны и лишены всякого смысла и структуры? Исследование доктора Ванчатовой утверждает: в рисунках обезьян отчетливо видны сбалансированность, ритм, композиция – важнейшие эстетические характеристики абстрактной живописи. И это не субъективное ощущение, не «вдумывание» в обезьяньи рисунки человеческих понятий. Значительную часть экспериментов Ванчатовой составляли ситуации, когда обезьяне предлагался лист с уже нанесенными на него простейшими графическими элементами – точкой, линией и т. д. Если точка была в центре листа, обезьяны обязательно включали ее в рисунок (обычно даже начинали с нее), если же она была сильно смещена от центра – начинали рисовать с противоположного края. Вертикальная линия по центру побуждала их рисовать справа и слева от нее, две вертикали – помещать рисунок между ними. Уверенно и органично обезьяны включали в композицию горизонтальные и косые линии, зигзаги, треугольники – давая тем самым понять, что хотя причины и обстоятельства зарождения искусства нам по-прежнему неизвестны, психические предпосылки для него возникли еще до отделения предков человека от предков современных антропоидов.

«Прекрасная этологическая работа, – говорит об исследовании Марины Ванчатовой доктор биологических наук Зоя Зорина – заведующая лабораторией физиологии и генетики поведения МГУ и крупнейший отечественный специалист по «интеллектуальным» формам поведения животных. – Я уже привожу ее в своих лекциях как пример глубокого сходства психики человекообразных с человеческими детьми младшего возраста. В последнее время данных о таком сходстве накапливается все больше».