Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

05.06.2008 | Архив "Итогов" / Общество

Любовь

Говорить о нем все же хочется. Думать о нем всегда весело. Без него скучно

Помните знаменитую реплику из не менее знаменитого кинофильма "Подвиг разведчика"? Там наш прикидывающийся немцем Кадочников в ладно пошитом эсэсовском мундире и в компании настоящих эсэсовцев встречает Новый год. "За победу!", - орут там противные фрицы, звеня бокалами. "За победу", - подхватывает наш герой и, как бы обращаясь к понятливому кинозрителю и чуть ли не подмигивая ему, прибавляет "со значением": "За НАШУ победу". Поняли, мол, за ЧЬЮ?

То же и с Пушкиным. Формула "наше все", примелькавшаяся настолько, что потеряла даже очертания какого-либо смысла, становится время от времени ареной нешуточной борьбы. Борьбы акцентов.

Во времена госцентризма и гомогенного общества ударение падает, ясное дело, на слово "все". Когда же в государстве и обществе появляется намек на многоукладность и культурную децентрализованность, главным становится слово "наше". "Пушкин - это наше все", - надрываются одни. "Нет, наше!" - не уступают другие.

Бывает, правда, еще и так, что он начинает восприниматься как "ВАШЕ все". Знакомая режиссерша с ТВ рассказывала: не так давно она позвонила на предмет "пушкинского" интервью одному очень известному актеру, давно и упорно специализирующемуся на художественном чтении Пушкина. Услышав, о чем идет речь, он буквально завопил, забыв даже, что разговаривает с дамой: "Вы не представляете себе, как же вы все затрахали меня с ВАШИМ Пушкиным!" Вот ведь как бывает в тяжкую юбилейную годину.


"Что я могу еще сказать?"

Явление по имени "Пушкин", включающее не только "творческое наследие" и не только сотворенную им по законам искусства собственную биографию, но даже и саму его странную наружность, бесконечно интригует. До сих пор не вполне ясно, почему именно он назначен на должность Пушкина. А ведь он им все-таки стал. Его имя и должность совпадали. На его визитной карточке так и значилось: "Александр Пушкин". Это вам не какой-нибудь там "литератор Пушкин".

Сказать о нем что-нибудь не сказанное раньше практически невозможно. "Что я могу еще сказать?" Да ничего.

О нем сказано, предположено и наврано буквально все, что только можно. Пока что не приходилось ничего читать о том, например, что он был женщиной. Или о том, что его не было вовсе. Но и за этим дело не станет - дайте, как говорится, срок.

Говорить о нем все же хочется. Думать о нем всегда весело. Без него скучно.

На сегодняшний день это чуть ли не единственный пункт пресловутого национального согласия. Его любят (или хотя бы почитают, даже если не почитывают) все, вкладывая в него различные, иногда прямо противоположные смыслы. Мало кто умеет разумно и осознанно формулировать исторические и культурные мотивы этой любви, как, например, сумела это Лидия Яковлевна Гинзбург: "Любовь к Пушкину (непонятная для иностранцев) - верный признак человека русской культуры. Любого другого русского писателя можно любить или не любить - это дело вкуса. Но Пушкин как явление для нас обязателен. Пушкин - стержень русской культуры, который держит все предыдущее и все последующее. Выньте стержень - связи распадутся".


Любят его действительно все. Кто - за что.

Диссиденты-свободолюбцы полюбили его за диссидентство и свободолюбство. Патриоты любят его за государственничество и за "Клеветникам Россиии". Космополиты - за европеизм, за "всемирную отзывчивость", за "догадал черт с душою и талантом...", за неместное происхождение. Африканцы - понятно за что. Евреи - непонятно за что, но любят ужасно. Минималисты - за пропущенные строки в Онегинских строфах. Постмодернисты - за "читатель ждет уж рифмы "розы", за "четырехстопный ямб мне надоел", за "чужие" сюжеты и "чужое" слово, за матюжки. Безбожники - за "Гавриилиаду". Все те, кто по разным причинам никогда не выезжал за пределы Отечества, утешаются его компанией. Дети обожают его за "Лукоморье" и Золотую рыбку, за смешную, похожую на прозвище кота фамилию, за кудряшки и бакенбарды, за шоколадку с картинкой, где поэт при неверном свете лучины ведет ночной допрос няни на предмет пропавшей кружки. Женщины - за "Я вас любил" и безразмерный донжуанский список. Графоманы - за то, что руки у него буквально, как у них, так и чешутся, так и тянутся к перу, перо же в свою очередь - к бумаге. Алкоголики - за "я пью один". Бомжи - за "нам целый мир чужбина". Все остальные - за все остальное.


"Как ты да я..."

Ну, и власть, конечно. Как же без нее-то?

"Величайший Гений всех времен и народов" нуждался в историко-культурной легитимации собственного титула. Роль узурпатора его не устраивала.

Пушкин для этого дела подходил, тем более что к незабываемому во всех отношениях 1937 году подвернулся столетний юбилей гибели поэта. Пушкин отлично сгодился. Он тоже назван был при жизни гением. Такая мелочь, как явно метафорическая (в духе романтической эпохи, ибо "гений" - это всего лишь дух творчества) природа этого определения, никого не смущала. Да и не интересовала. Определение стало со временем золоченой регалией, товарным знаком, тем более соблазнительным, чем менее наполненным каким-либо смыслом, кроме того, что гений - это начальник.

Теперь - другое. Но - в данном случае - не очень. Нынче академическое собрание сочинений поэта выходит с предисловием президента (власть светская) и с благословения патриарха (власть духовная). Что это, если не развитие традиций сталинского "литературоведения", одарившего мир формулами типа того, что "Маяковский есть лучший и талантливейший поэт нашей эпохи" или "Эта штука посильнее, чем "Фауст" Гете"? Власть пристраивается к Пушкину, имея в виду, что пристраивает его к себе, запросто, не чинясь, берет его в свою компанию: "Ведь он же гений. Как ты да я..." Дальше там что-то про злодейство, но им это уже не так интересно.

Власти всех времен любят его за то, что он тоже самый главный. Им живется спокойнее и увереннее от того, что и там, в запредельных для них сферах, бывают свои генералиссимусы, президенты, а также спикеры нижних и верхних палат. Вот они и хлопочут по части дальнейшего увековечивания "ихнего всего".

Как здоровая реакция на грозящие госюбилейные пушкинские "мероприятия" возникает, растет и набирает силу альтернативная "Пушкиниана". Мучительно не хочется хоронить хорошего человека в душных объятиях "властных структур". Это уже было в 30-х, в разгар пушкинско-сталинского предъюбилейного шабаша. Хармс, например, ответил тогда "своим" Пушкиным, который, "как известно, был идиот".

Мы несем ему свои подарки, будучи уверенными, что умнице, непоседе, насмешнику и ходоку, каковым наше все и было, они пришлись бы по душе куда больше, чем торжественное заседание в Большом театре, не менее торжественный молебен в ХСС и целая свора монументальных кучерявых страшилищ, безумным взором озирающих "племя младое, незнакомое". Здравствуй, мол, племя, Новый год!


"Люби то-то, то-то"

Пушкина рвут на куски. А он рвется легко, безо всяких травм и, главное, ничуть не теряя собственной целостности. Ибо он не монолит. Он - вопреки классической формулировке - не солнце русской поэзии, а скорее ее воздух, атмосфера.

Есть люди, знающие всего Пушкина наизусть. Есть такие, которые не очень твердо помнят, что там было после "не в шутку занемог". Но он очевиден для всех. Он вошел в состав крови безо всяких инъекций. Он - не допинг и не транквилизатор. Он скорее витамин. Ибо полезен для здоровья.

К нему на редкость не подходит слово "учитель". А если уж он и учитель, то относится к той категории любимых учителей, на чьих уроках галдят и кривляются, к кому относятся безо всякого почтения и у кого стреляют сигаретку, чьи походку и манеру говорить с удовольствием передразнивают, кого зовут на дни рождения и там норовят выпить с ним на брудершафт, кого называют между собой Сашкой, Обезьяной, Французом, Сверчком, Негритосом, братом Пушкиным и даже Сукиным сыном, кого помнят всю жизнь, шлют ему новогодние открытки, справляются о здоровье и продолжают сочинять про него анекдоты. Он свой. Он классный. Не в смысле "классный руководитель", а просто классный. Его дидактическое кредо укладывается в формулу "Люби то-то то-то, не делай того-то". Как не последовать такого рода заветам? Спасибо за уроки, Александр Сергеевич. "Прощай, мой прекрасный".

Юбилей, разумеется, - глупость. Почему 200 лет, а не, скажем, 201 или 197? Ладно, пусть это будет повод для лишнего праздника. Впрочем, лишних праздников не бывает. Поэтому сядем за стол. Нальем. Чокнемся. За что? Какая разница, за что? За все. За НАШЕ все.



Источник: "Итоги", №21, 1999,








Рекомендованные материалы



Шаги командора

«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.


Полицейская идиллия

Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»