28.12.2007 | Театр

«Я весь ноябрь был психопатом»

В Москву из Петербурга приехал «Такой театр»

В Театре наций постановкой питерского «Такого театра» начался фестиваль «Ивановых». Пьесой «Иванов» сто двадцать лет тому дебютировал на сцене театра Корша молодой драматург Антон Чехов. Теперь здание принадлежит театральной компании Евгения Миронова, который и придумал собрать под этой крышей в юбилейный год ныне идущие в России спектакли. Первый из обещанных Москве «Ивановых» поставили петербургские актеры Александр Баргман и Анна Вартаньян (Анна еще и сыграла Сарру).

У себя в Питере сокращенную и слегка дописанную пьесу Чехова сборная труппа «Такого театра» разыгрывает в маленьком пространстве Музея Достоевского, гастрольный же вариант показали на малой, но все-таки достаточно просторной сцене, что не помешало продемонстрировать демократическую и ненатужную манеру игры, непринужденность мизансцен и доверительный тон.

Любая постановка «Иванова» начинается с вопроса, кто же такой заглавный герой?

Хороший ли человек Иванов, с настойчивостью, кстати, отсутствующей у Чехова, допытывается в последнем акте доктор Львов (Александр Лушин). Сам доктор, впрочем, уверен -- не просто плохой, а отвратительный, бесчестный, бессердечный эгоист. Но вот почему его так любят женщины? Да потому, отвечает спектакль, что он единственный привлекательный мужчина в мире, где представители этого пола вообще в большом дефиците. Оценка Марфы Бабакиной, которая в ответ на вопрос доктора, по воле режиссера отвечает что-то вроде: «Он интересный мужчина», в сущности все объясняет. В том числе то, почему Сарра кидается на мужа в первой сцене, демонстрируя неуемный темперамент: «Хочу кувыркаться!» И то, почему Лебедев так откровенно предлагает Иванову свою Сашу в начале третьего акта. Заботливый папа все отлично понял, и почему бедная Сарра на именинах упала в обморок, и почему Саша плакала, и почему Николай был таким бледным... Все понял, но настоящий мужчина, это такая ценность...Можно немножко и прикрыть глаза, а там мало ли...

Доктор, в своем роде тоже самец-претендент, очевидно ревнует. Этой ревностью и вызвано его неадекватно неприязненное поведение, отчаянная агрессия, и напрасно Иванов пытается Львова образумить, заставить сформулировать, чего же все-таки от него хочет этот «честный человек». Хочет, в сущности, сам занять место Иванова, но не может. Вот и бесится.

Все, что касается прогрессивных планов, либерализма и студенческого прошлого, в нашем Иванове неважно, а потому эти неуместные сегодня слова из роли вычеркнуты. Тянутся дамы к Иванову не из-за идеалов, а потому что кроме него вокруг -- одни «зулусы». Разве что дядя Иванова, граф Шабельский, хоть и совсем облез от старости и нищеты, все-таки как родственник имеет что-то от фамильной харизмы, и Марфутка Бабакина отлично это чувствует, мечтая не столько о графском титуле, сколько о его деликатном обращении.

Сам Иванов (его играет актер Александринки Виталий Коваленко), впрочем, давно интерес к дамам потерял. И к Саше (Галина Жданова) в лучшем случае чувствует лишь отеческую нежность, с явной неохотой отвечая ее пылким ласкам, а ведь она так молода, так телесно соблазнительна. Занимает этого Иванова одно -- что случилось, в чем дело? Отчего нет сил жить? Отчего все ему надоели, все, кто видит в нем символ, идеал, исступленно наделяя несчастного всем, чего недостает этому дьявольски скучающему обществу. Состояние общей тоски и скуки отлично передает второй акт, Шурочкины именины, где всех гостей воплощают два коротеньких неразличимых молодых человека без особых примет (в этих ролях братья Татаренко, Павел и Григорий), безнадежно старающиеся рассказать хоть что-нибудь, хоть бородатый анекдот. Даже неутомимый и нелепый Боркин (Павел Юкку) зависит от Иванова -- как от аккумулятора подпитываясь его иссякающей энергией.

Иванов -- центр этого убогого мира, его солнце, его лидер, его кумир, и все о нем говорят, придумывают ему несуществующие злодейства примерно так же, как мусолят обыватели сплетни о суперзвездах, не веря, но увлекаясь. В последнем монологе Иванова как будто подчеркнуты все главные докучающие ему мотивы: «Видеть, как одни считают тебя за шарлатана, другие сожалеют, третьи протягивают руку помощи, четвертые, что всего хуже, с благоговением прислушиваются к твоим вздохам, глядят на тебя, как на второго Магомета, и ждут, что вот-вот ты объявишь им новую религию...» И правда, невыносимы эти завышенные ожидания, эти постоянные приставания -- чуть что, и уже кто-то в дверь лезет, или из-за шкафа выскакивает... Иванова никогда не оставляют одного, нужно все время реагировать, обороняться, раскаиваться, обличать или каяться, нести за все ответственность. Ну нет же никаких сил!

При этом окружение Иванова вовсе не кажется отвратительным. Чудный пессимист Лебедев (Александр Алексеев), ждущий околеванца, мизантроп Шабельский (Геннадий Алимпиев), хнычущая Зюзюшка (Елена Липец), поющая вокализы Марфутка (Анна Худова) -- все они скорее милы, как большие дети, и так же абсолютно не самостоятельны. Им всем нужен Иванов. И доктору он необходим, как антагонист. А ему окружающие не нужны, и не интересны, и мешают, они для него -- лишние...

В спектакле «Такого театра» Иванов не стреляется. Окончательно затравленный желанием Саши в очередной раз пожертвовать для него всем, он на мгновение обмякает, будто в глубоком обмороке, а затем собирает вещи в старый чемодан и отправляется прямиком в лучший мир, где ждет его верная Сарра, с которой он снова обретет возможность миролюбиво петь, болтать, смеяться...

Далеко не все в спектакле встраивается в эту концепцию, хотя мне она кажется наиболее логичной из всех для него возможных. Другое дело, что режиссеры порой чрезмерно увлечены решением отдельных сцен и, забывая о драме в целом, чисто по-актерски отдают предпочтение вкусным подробностям и меняющим смысл привычных реплик интонациям. Например, знаменитую сцену Иванова с умирающей Саррой, где он кричит ей: «Жидовка... ты скоро умрешь, мне доктор сказал», Коваленко играет необычно тихо, жену почти ласкает и, успокаивая, проговаривается: «Тише, тише, чего ты... Дескать, не нервничай по пустякам, ведь ты же скоро умрешь, доктор сказал...» И осекается, поняв: то, что ему известно и привычно, для нее новость и неожиданность... Живых и новых трактовок много, но не все они работают на общий смысл, из-за чего спектакль порой провисает, безжизненно и вяло, а потом снова выпрямляется, искрит, будирует... Его стоит додумывать, доигрывать уже самим, запомнив несколько удачных попаданий, выражения лиц, отдельные фразы и жесты. Эта почти эскизная незавершенность, возможность дополнить недоговоренное и только обозначенное театром, по-моему, вполне подходит для пьесы, первый вариант которой был написан Чеховым очень быстро, за десять дней, и в состоянии, о котором сам автор говорил: «Мне кажется, что я весь ноябрь был психопатом».

Источник: "Время новостей",21.12.2007 ,