Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

02.12.2013 | Архив Гриши Брускина

Живописный гнозис-1

(О шпалере Гриши Брускина "Алефбет") 1. Предпосылки. Эсхатология и гнозис. Часть 1

Трудно назвать художника, у которого идея «двоемирия» была бы представлена с такой же полнотой и силой как у Гриши (Григория Давидовича) Брускина. В мире, созданном Брускиным легко выделяются два взаимосвязанных слоя. Первый отсылает к опыту жизни в Советском Союзе, хотя и выходит за его пределы. Этот слой наиболее полно выражен в «Фундаментальном лексиконе» и примыкающих к нему произведениях. В живописном плане фигуры этого слоя тяготеют к монохромности, в основном выполнены в «белом»  и наделены атрибутикой, помогающей разместить эти фигуры в пространстве советской мифологии. Другой «мир», воплощенный в "Алефбете" и примыкающих к нему работах, отсылает к еврейской «мифологии»:  Ветхому Завету (Танаху), Талмуду и Каббале. Населяющие его фигуры часто отмечены ярким колоритом и фантастическим обликом. Это двоемирие проще всего объяснить двойной идентичностью автора – советского еврея,  сочетающего еврейское и советское в одном  лице.

Оба мира, при всем их различии структурно связаны между собой. В обоих случаях перед нами серии изолированных фигур, каждая из которых вписана в свою ячейку. Брускин подчеркивает, что фигуры "Алефбета "так же подчинены принципу лексикона, как и фигуры иного, «советского» слоя: «Каждый герой снабжен аксессуаром. Получается фигура-мифологема. Из этих фигур составляется своего рода словарь, лексикон, коллекция, алфавит (на иврите – алефбет). ˂…˃ Персонажи "Алефбета" лишь представлены. Действия нет. Коллизия отсутствует. Не театр, не парад, а скорее коллекция. Аксессуары поименовывают героев, каталогизируют, составляют из них своего рода словарь» (1).

И хотя оба слоя воспроизводят одну и ту же структурную модель,  они, по замыслу художника, «описывают», «каталогизируют» различные, хотя и каким-то образом связанные между собой миры. Брускин описывает эти миры в категориях Мартина Бубера, на которого он любит ссылаться. Мир "Лексикона"определяется им как мир «Я--Оно», мир "Алефбета", как область «Я--Ты». «Я--Оно» выражает отношение к внешним объектам опыта, к области индифферентно чужого, социального. «Я--Ты» не имеет объекта и выражает прямое предстояние перед Богом. Упрощая, можно сказать, что различие между двумя мирами Брускина заключается в присутствии или отсутствии Бога. Мир "Лексикона" – это мир богооставленный, мир "Алефбета" – пронизан присутствием Бога – шехиной талмудистов и каббалистов. И это различие куда существеннее, чем бинарность советского  и еврейского.

Такого рода двоемирие непосредственно связывает структуру живописного мироздания Брускина с гностицизмом, который понимал земной мир, как богооставленную темницу, в которой томятся души населяющих его созданий. Распространение гностицизма можно связать с кризисом мессианства и эсхатологии, лежащих в основе как иудаизма, так и христианства.  Рудольф Бультман заметил, что члены «нового сообщества» ранней христианской церкви, «не имеют настоящей истории, так как это сообщество конца времен, эсхатологическое явление. Как могут они иметь историю именно сейчас, когда мировое время кончилось и конец неотвратим» (2).

Когда-то Карл Шмитт утверждал, что Римская империя обладала некой мистической силой, задерживающей явление Антихриста и конец света, в силу чего  она приобретала историчность: " Для этой христи¬анской империи существенным является то, что она — не вечное царство, что она сознает свой собственный конец и конец современного ей эона, но тем не менее способна быть исторической силой. Решающим понятием ее постоянства как исторической силы является понятие сдерживающей мощи, kat-echon. «Империя» означает здесь историческую силу, способную сдержать, предотвратить явление антихриста и наступление конца современного эона..." (3) Советское государство, зависая перед концом истории, так же, как и Римская империя когда-то, начинает длиться в режиме какого-то неопределенного времени, постепенно становящегося историей. Фигуры Лексиконов – это представители мистерии kat-echon.

Современная исследовательница Шмитта заметила, что kat-echon  отражает существенные черты европейской идеи империи, которая начиная с Рима всегда мыслится в категориях подъема и упадка. Шмитт  как бы предлагает сценарий фильма, представляющего руины империи, делающие этот мотив зримым. «Кatechon Шмитта приглашает его современников вообразить конец империи, руины и разрушения будущего, но пока еще не настоящего» (4). Апокалипсис уже здесь, но все же отсрочен. Несмотря на то что «археология» Брускина как будто отсылает к уже случившейся катастрофе, есть в ней что-то от шмиттовского kat-echon. В целой серии замечательных скульптур Брускин, искусственно создавая руины, в значительной мере все же описывает не столько безвозвратно ушедшее, но именно вечное, как если бы руины в равной мере были присущи и Риму и СССР просто как знак их подъема и величия, то есть знак их имперскости.  Руина – это способ империи иметь дело с историей, которая оставляет на камне свои следы и одновременно зависает в безвременности вечного падения (как Рим у Гиббона).  

Империя связана с апокалипсисом, поскольку последний и есть отсроченный конец, предстающий перед внутренним взором визионера, например св. Иоанна, пишущего свой текст на Патмосе. Империя движется к расцвету и концу в силу линеарности той историчности, которая ей свойственна. Апокалипсис точно так же неотвратим в конце истории, как руины в воображаемом конце Империи. Руины и обломки Брускина – это именно видения конца, венчающего собой неотвратимую линейность приостановленной истории. Это видения, данные ему как св. Иоанну на его острове (Манхэттене?).

Этот конец истории в равной мере относился и к советскому миру, для которого история подошла к концу и который повис на границе коммунистической вечности. Не случайно фигуры "Лексиконов" не отмечены ничем историческим и существуют как бы вне времени и вне опыта. Правда, Брускин любит изображать персонажей "Лексиконов" в виде обломков иных времен, как будто раскопанных нынешними археологами. Но это археологическое видение только подчеркивает полную темпоральную завершенность советского проекта, не имеющего продолжения в сегодняшнем времени. Время Лексиконов – это время конца одной эпохи и начала другой, так и не развернувшейся во времени. Это конец и начало, слипшиеся воедино.

Верующие, принадлежащие имперскому эсхатологическому времени, интенсивно ждавшие второго пришествия, мессии, эсхатологического конца, восстания мертвых или коммунизма, переживают в этом остановленном времени непреходящий кризис обманутого ожидания, когда эсхатон не наступает. Бесплодное ожидание парусии, по мнению Бультмана, вводит христианство в историю. Церковь, продлевая свое существование на неопределенное время, из-за неявленности конца становится историческим явлением.

Коммунизм не состоялся, и нация была вытолкнута в историю, связанную со свободой выбора и неопределенностью цели. Брускин отражает этот переход. Он, например, создал цикл монументальных скульптур «Потерянный рай», воплощающий идею так никогда и не обретенного земного рая. Утрата рая ведет к обострению чувства времени, обнаружению «момента» и  процесса распада. Есть у Брускина и своя версия земного апокалипсиса – проект «Время Ч». Этот земной апокалипсис, однако, нисколько не связан с идеей спасения и возрождения.

Выпадение из эсхатологии, разочарование в ней ведет не только к открытию исторического, но в целом ряде случаев и к резкой критике истории как таковой. В широком смысле слова, разочарование в эсхатологии – это разочарование в истории, ведь история, подменяя эсхатон, открывает бесконечное движение времени, в котором спасение откладывается на неопределенный срок. История выступает в такой перспективе как постоянно возобновляемое бездействие, несущее с собой страдание. История при  этом вписывается в трансформированную эсхатологию, как нечто утверждающее уникальность эсхатологических событий, вписанных в линейное время, текущее от начала к концу

И история и эсхатология сходятся в понимании времени как линейности, направленной к неотвратимому концу. И именно здесь на авансцену выступают евреи. Мир "Алефбета" у Брускина, несмотря на структурное сходство с миром "Лексиконов" принципиально от него отличается. В чем причина этого  отличия? Как еврейский мир, структурно вписываясь в мир имперско-апокалиптический, от него отличается?

1.  Гриша Брускин. Шпалера Алефбет. Мифологический словарь-комментарий. М., ГМИИ им. Пушкина, 2006. (без пагинации 
2. Rudolf Bultmann. History and Eschatology. The Presence of Eternity. New York, Harper, 1957, p. 36.
3.
Карл Шмитт. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. СПб, Владимир Даль, 2008, с. 34-35. Понятие катехона Шмитт позаимствовал из Второго послания апостола Павла Фессалоникийцам. О катехоне у Шмитта см.Tristan Storme. Carl Schmitt et le marcionisme. Paris, Cerf, 2008, pp. 186-202  
4. Julia Hell.  Katechon: Carl Schmitt’s Imperial Theology and the Ruins of the Future. -- The Germanic Review, v. 84, no. 4, Fall 2009, p. 284. 
5. Вот, что он писал в книге «Указывая путь»: «Разумеется, существует оптимистический современный апокалипсис, главным образцом которого является Марксово видение будущего. Его ошибочно описывали, как пророческое по происхождению. В его предрекании обязательного скачка человеческого мира из эона необходимости в свободу, проявляется исключительно апокалипсический принцип». – Martin Buber. Pointing the Way. New York-Evanston, Harper, 1957, pp. 203-204.

Уже упомянутый мной Бубер проводил различие между темпоральностью и историчностью еврейских пророков и апокалипсичностью больших социальных проектов. Он, кстати, марксизм относил к безусловно апокалипсической стихии (5) . Еврейские пророки находятся по отношению к истории в иной позиции, нежели визионер, созерцающий неотвратимость конца. Бубер в рассуждении о еврейском понимании истории ссылается на пассаж из «Книги пророка Иеремии», который имеет некое косвенное отношение к Брускину. Вот этот кусок из Библии: «Слово, которое было к Иеремии от Господа: встань и сойди в дом горшечника, и там Я возвещу тебе слова Мои. И сошел я в дом горшечника, и вот, он работал свою работу на кружале.  И сосуд, который горшечник делал из глины, развалился в руке его; и он снова сделал из него другой сосуд, какой горшечнику вздумалось сделать.

И было слово Господне ко мне:  не могу ли Я поступить с вами, дом Израилев, подобно горшечнику сему? говорит Господь. Вот, что глина в руке горшечника, то вы в Моей руке, дом Израилев. Иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его; но если народ этот, на который Я это изрек, обратится от своих злых дел, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему.

А иногда скажу о каком-либо народе и царстве, что устрою и утвержу его;

но если он будет делать злое пред очами Моими и не слушаться гласа Моего, Я отменю то добро, которым хотел облагодетельствовать его» (Иер.1-10).

Продолжение следует



Источник: НЛО №122, 2013 ,








Рекомендованные материалы



Живописный гнозис-9

Человек на шпалере соотносится с мистическим текстом, в котором визионеру предстают видения (отсутствующие в шпалере) и слышатся слова, отношение которых к видимой фигуре загадочно. Фигура отсылает к видимому и слышимому, никак не явленным в ней...


Живописный гнозис-8

Мир "Лексиконов" мне представляется миром идентичности. Фигуры в нем не индивидуализированы, не отличаются друг от друга, но при этом обладают своего рода тяжеловесной определенностью. Это определенность бесконечно умножающихся симулякров, копий.