Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

18.05.2012 | Кино / Колонка

Почему запретили «4 дня в мае»?

Василий Корецкий о том, чем и кому помешал незаметный фильм о «хорошем русском».

История со снятием с эфира НТВ российско-немецкой драмы «4 дня мае» отдает легким абсурдом – впрочем, как и все подобные цензурные истории. Понятно, что ни в какие требования «ветеранских организаций» тут не верится, да и уловить признаки кощунства в действиях режиссера Ахима фон Борриса просто так не получается: очевидно, что если бы сюжет фильма, в котором честные красноармейцы вступают в вынужденный союз с разбитыми немецкими частями и палят по своим озверевшим соотечественникам, был бы таким крамольным, он в принципе не появился бы в сетке канала. Тем более что на замену «4 дня в мае» поставили «В августе 44-го» – тоже не самое благонадежное кино: между тревожным стрекотом кузнечиков и долгими проходами актера Миронова (он играет до сияния положительного СМЕРШевца) по партизанским лесам тут проговаривается важная мысль о том, что для значительной части населения СССР Отечественная война была гражданской.

Рискну предположить, что дело тут не в контенте, а в размере. «4 дня в мае» – беспрецедентно камерное для военной драмы кино, самим своим отказом от эпической масштабности подрывающее Большой Патриотический Рассказ о Великой Победе.

О том, что Победа остается чуть ли не единственным общим нарративом, скрепляющим раздираемое миллионом противоречий российское население в некое подобие народа, писалось неоднократно; реакционность и заведомая обреченность всех этих георгиевских торжеств стала уже трюизмом. Обычно борьба с победным мифом строится на сообщении какой-нибудь нелицеприятной исторической правды, но «4 дня в мае» вовсе не апеллирует ни к какой истине с большой буквы. Создатели картины явно дают понять, что относятся к рассказанной ими истории как к апокрифу, многочисленные штампы «фильмов о войне», которыми отважно пользуется фон Боррис, только подчеркивают отсутствие у фильма не только иконоборческих, но и любых амбиций. Картина вышла в российский кинопрокат еще в апреле; тогда ее почти никто не заметил.

Тем не менее, у фильма есть несколько неочевидных достоинств. Начать с того, что «4 дня» остроумно используют крайне эффективную, но фактически табуированную в России формулу кино о Второй Мировой – показ войны глазами «хорошего немца» (у нас ее лишь однажды использовал Герман-младший в «Последнем поезде»). Здесь этот прием усилен амбивалентностью, происходящей от факта копродукции – с одной стороны, для фон Борриса «хорошим противником» оказывается герой Алексея Гуськова, русский «сержант Штайнер», беспартийный герой, прошедший окружение и два штрафбата. С другой, формальный протагонист фильма – это все-таки немец, мальчик Петер, гордый гитлерюгенд из Кенигсберга, родившийся не в то время не в том месте. 4 дня, предшествующих капитуляции Германии, показаны глазами ребенка, и это еще больше усиливает странную, абсолютно невоенную, одновременно тревожную и эйфорическую атмосферу фильма. Заброшенные в отдаленную усадьбу, советские герои (отряд разведчиков) зависают между войной и миром. Немецкое предчувствие катастрофы и русское предвкушение победы странным образом смешиваются в сладкую горечь, ненависть к врагу превращается в расслабленную добродушную усталость, время от времени прерываемую громкими попытками командира (Алексей Гуськов) построить задембелевавших бойцов. Где-то на побережье серыми тенями шуршат немцы, готовящие побег в Данию: разброд и шатание в войсках победителей позволяют уже почти бывшим противникам вежливо не замечать друг друга.

Географическая удаленность занятой разведчиками усадьбы, состояние сюрреалистического безвременья настойчиво предлагает персонажам заключить свой частный мир, в котором серый, еще холодный майский воздух, зеленая рябь на деревьях, совместный ужин за длинным столом и мечты о послевоенных обедах и гуляньях значат куда больше, чем приказы вечно пьяного командования.

Это вызывающее нежелание кого-то побеждать, приоритет пейзажа над эпосом и момента над эпохой, а также, конечно же, обреченное братание фронтовиков в финале, кажется, и есть те зерна идеологической диверсии, которые запоздало выявили ответственные лица НТВ. Гора испугалась мыши – и совершенно понятно почему. Идеологическая машина может противостоять только своему зеркальному отражению, пропаганда не может бить на опережение, лозунг нельзя противопоставить молчанию, а истерию – хорошему вкусу; немецкие аристократы укрывали евреев не только из человеческой солидарности, но просто потому, что быть антисемитом – это ужасно некрасиво. «4 дня в мае» не настаивает ни на чем, кроме возможности просто жить нормально – так уж выходит, что возможность эта существует лишь там, где нет ни партий, ни государств. Немой, уже освобожденный от формальностей вроде слоганов и кричалок, протест последних двух дней также формально не настаивает ни на чем особенном, кроме возможности просто жить нормальной будничной жизнью, сидеть на парапете или валяться на траве – так уж получается, что это желание плохо совместимо с самим фактом существования нынешней власти. «Они мешают мне жить», как пел Науменко. И это осознание помехи, боюсь, является синонимом холодной гражданской войны.

Принято считать, что все предыдущие, тучные годы между властью и народом действовало соглашение, по которому власть не лезла в частную жизнь граждан; мне же кажется, она дотуда просто не дотягивалась. Во всяком случае, прямо сегодня фронда начинается с частного, к примеру, с вежливости в общественном транспорте (на повышенную любезность москвичей обращают внимание все мои друзья, вернувшиеся после многолетней эмиграции в европах).

С 90-х я, признаюсь, не был ни на одном митинге: еще со времен школьных построений я чувствую себя призывником в любой толпе, мне не нравятся белые ленточки и группа «Барто», мне сложно чувствовать себя частью истории и смотреть за горизонт. Но сейчас я заканчиваю этот текст и еду на бульвары, где уже нет лозунгов и все предельно ясно.

Не для того, чтобы зачекиниться в автозаке или рядом с условным Навальным – а просто потому, что кто-то захотел отнять у меня эти четыре дождливых майских дня.



Источник: OpenSpace.ru, 09.05.2012 ,








Рекомендованные материалы


Стенгазета
21.02.2022
Кино

Сцены супружеской жизни

Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.

Стенгазета
18.02.2022
Кино

«Превращение» в «Паразитов»

Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.