Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

17.10.2005 | О прочитанном

Чтение как свобода

Вместо предисловия (объяснение антипроекта)

Мои читательские навыки принадлежат тоталитарной эпохе. Несанкционированных книг было мало, а санкционированные читать не хотелось. Я тратил массу усилий, чтобы найти что-нибудь старое или заграничное. Много времени я проводил в букинисте иностранной книги на улице Качалова, где пытался раскопать какое-нибудь случайное сокровище. Многое из того, что попадалось мне в руки, было для меня совершенно неизвестным, но я все равно прочитывал свои находки, часто оказывавшиеся изрядным хламом. Так во мне сформировалась привычка читать “все подряд”. Постепенно я стал вполне сознательно ценить эту вредную привычку.

Когда я впервые оказался в западных библиотеках, я с ужасом обнаружил, что бумажных каталогов тут больше нет, а литературу люди ищут по рубрикам в электронных каталогах. Но это означало, что нельзя взять на колени ящик с библиографическими карточками и начать перебирать его  в поисках чего-нибудь совершенно непредсказуемого.

На Западе привычка читать “все подряд” не имеет оправдания. Здесь можно без особых проблем найти нужную тебе литературу и не приходится преодолевать сопротивления цензоров, архивистов или библиотекарей. Профессионалы понятным образом высоко ценят возможность получить информацию наиболее простым и эффективным способом. Я, однако, всегда с подозрением относился к профессионалам, и  сохранил свои тоталитарные привычки, которые здесь кажутся совсем неуместными. Как и в Москве, я с высокомерием отношусь к магазинам новых книг и предпочитаю букинисты, рытье в каких-то книжных кучах, в которых случай все еще безраздельно царит. И по старой советской привычке я ненавижу заказное целенаправленное чтение. Вот почему сегодня для меня обязательное чтение студенческих работ, диссертаций или работ моих коллег (которые злокозненно всегда норовят подкинуть своего) столь невыносимо. Чтение со старых советских времен остается для меня сферой абсолютной свободы, не подчиняющейся никакому внешнему принуждению.

Чтение связано для меня со свободой еще и потому, что позволяет двигаться внутри текста без всякого принуждения. Я могу остановиться, где я хочу, перелистать несколько страниц, вернуться назад. Именно поэтому я безусловно предпочитаю литературу и живопись театру, кино и музыке.

Как-то я прочитал в одном интервью Леви-Стросса, что он видит в фильме принудительную обязанность высиживать в кинозале полтора-два часа. Я испытываю совершенно такое же чувство. Кино, театр и музыка превращают меня в пассивный объект, режим функционирования которого определяется волей автора или исполнителя. Режиссер решает за меня с какой скоростью и сколь долго я должен потреблять его творение. Тарковский как-то сознался, что камуфлирует свою авторскую волю под естественное течение времени. Домашнее видео хотя бы отчасти примиряет меня с кино потому, что позволяет “листать” фильм наподобие книги.

Театр, кино или музыка интересны для меня, когда опережают мое восприятие. Но происходит это редко, а потому я часто воспринимаю фильм, спектакль или симфонию – как нечто невыносимо медленное и скучное. Дело дошло до того, что я чаще ухожу из зрительного зала до конца представления, чем досиживаю до финала. Зато в музее я никогда не скучаю потому, что могу быстро пройти мимо картины, когда она ничего не говорит мне, но могу и долго стоять перед ней, когда что-то меня зацепило.

Хаотическое чтение, вошедшее в мою кровь, всегда создает странные ассоциативные ходы и сближает сферы, которые дисциплинарно разделены. Констелляция смысла, о которой когда-то писал Вальтер Беньямин, складывается для меня именно на непредсказуемом пересечении тем и сюжетов. Многое из того, что я читаю, я, конечно, не могу оценить професионально. Но это для меня не так уж и важно. Важно, что прочитанное вызывает в голое рой идей, странных сближений или воспоминаний.

Читаю я ночью, когда вся семья спит. Я устраиваюсь в кресле под лампой. Рядом стоит столик, заваленный книгами (с которыми всегда сражается моя жена в редких и тщетных попытках навести порядок). Книги, лежащие на столике, не связаны какой-то единой темой, но что-то меня в них занимает. Сегодня я, как обычно, забрел в книжный магазин, откуда приволок три книги. Это книга Маурицио Вироли о патриотизме и национализме, книга Бенджамена Беннета “По ту сторону теории” – о немецкой культуре XVIII века и поэтике иронии, и книга Франсуазы Еритье об антропологии инцеста.

Я еще не знаю, буду ли я читать эти книги, или просто ткну их на полку до лучших времен. Но может случится и так, что я раскрою какую-нибудь из них сегодня ночью и буду читать до утра. Судьба этих книг в моем доме тоже во многом зависит от случая, который я с удовольствием лелею и пестую. Вопреки всем обстоятельствам я цепляюсь за свои тоталитарные навыки и дорожу чтением как свободой.

Мне давно хотелось записывать некоторые мысли, которые приходят в голову во время этого беспорядочного и непрофессионального чтения. Мысли эти я бы, конечно, не рискнул оформить в нечто наукообразное. Их главное качество – свободная безответственность ассоциаций полуночного читателя. Гостеприимная  “Стенгазета” предложила мне “вывешивать” эти заметки на нашем общем сайте. Я согласился. Так появились на свет первые заметки по поводу прочитанных книг. Дина в нашей переписке называет весь этот замысел “проектом”. Но я никак не могу применить это “целенаправленное” слово к моей затее. То, что мне хотелось бы делать, в своей сути противоположно проекту, не имеет никакого проекта – это чистая реализация каприза судьбы, подсовывающего мне в руки разные тексты. Проекты, конечно, нужны, чтобы что-то где-то возникло, но не ночью в кресле с книгой в руках.











Рекомендованные материалы



Смерть и филология

Борис Эйхенбаум умер на вечере скетчей Анатолия Мариенгофа, после своего вступительного слова, прямо в зале, от остановки сердца.Два его друга - Роман Якобсон и Виктор Шкловский описали эту смерть, хотя обоих не было в Ленинграде.


Катехон

Катехон – это нечто, что задерживает время, устремленное к эсхатону, к концу времен, и не дает времени безудержно двигаться к завершению эона. Понятие катехона привлекло к себе внимание мыслителей, интересующихся проблемой политической теологии,