Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

19.06.2008 | Архив "Итогов" / Просто так

Приметы ностальгии

Удачливым сновидцам я всегда страстно завидовал, запоминал их сны и даже иногда подло выдавал за свои

В приметы я стараюсь не верить. Но, поскольку это невозможно в принципе, я, как и каждый более или менее несуеверный человек, располагаю некоторым необходимым набором собственных, неконвенциональных примет и знамений. В их числе имеется такая верная примета. Если, поднимаясь по эскалатору, я замечаю, что навстречу мне вместо людей едут поочередно корова, свинья, обезьяна и собака породы боксер, я точно знаю, что надо как можно скорее уехать из Москвы. Ну хотя бы на пару-тройку дней. А когда удается-таки уехать, очень скоро настигают явления другого свойства - приметы ностальгии. Вот недавно я всего лишь дней на десять уехал из Москвы, да не куда-нибудь, а в Швейцарию, где "гористый воздух и сплошные французы", как говорил бабелевский Беня Крик, сокрушаясь по поводу того, что Господь поселил евреев не в Швейцарии, а в холодной и грубой России.

Кстати, по моим цюрихским наблюдениям, евреев он там очень даже поселил, ибо мне навстречу то и дело попадались вполне кошерного облика отдельные граждане и целые коллективы в пейсах, кипах и черных шляпах. Но к ностальгии цюрихские евреи отношения все же не имели.

Ностальгия, очевидно, началась в тот момент, когда я попросил знакомую показать, где тут жил Ленин. Продолжилась и укрепилась она по-видимому тогда, когда я обнаружил, что, гуляя по городу, все время, как зомбированный, выходил к этому самому домику на улице Шпигельгассе, где всякий раз задумывался об одном и том же: что же должно быть в голове у человека, который, находясь в таком месте, мечтал о всемирном взрыве?

Если сигналом к отступлению с насиженной и надышанной родины неизменно служила резкая зооморфизация ее наличного населения, то домой звали приметы иного рода. В один из последних цюрихских дней, сидя в уличном кафе, я стал замечать, что мимо меня один за другим проходят московские знакомые. Подходя поближе, они волшебным образом переставали быть знакомыми, но, как говорится в одном анекдоте, "осадок остался". Короче говоря, я понял, что "в Москву, в Москву!". А тут еще сны...

Вообще-то я вынужден признаться, что приличных снов я видеть не умею. Мои сны, как правило, таковы, что обыденная жизнь выглядит по сравнению с ними, как арабская сказка. Мои сны предпочитают быть такими, например: иду я в магазин, покупаю пакет молока, пачку сливочного масла, а также батон белого и полбуханки черного хлеба, прихожу домой, кладу хлеб в хлебницу, а масло и молоко в холодильник. Вот и все. Правда, интересно?

Удачливым сновидцам я всегда страстно завидовал, запоминал их сны и даже иногда подло выдавал за свои. Мастером этого жанра была моя однокурсница, которой снились сны поистине волшебные. Например, накануне какого-то экзамена, то ли по современному русскому языку, то ли по советской литературе, ей приснилась фея, которая явилась к ней и деловито спросила, хочет ли она уметь проходить сквозь стены. Что за вопрос? Конечно, хочет. "Отлично, - говорит фея, - тогда запомни: надо подойти к стене вплотную и шепотом произнести словосочетание "Николай Островский", но только обязательно в творительном падеже множественного числа, то есть "Николаями Островскими". И пройдешь".

А еще ей приснилось, что она танцует танго. Вроде бы ничего особенного, если бы не название упомянутого танго. Танго называлось так: "Тифозный мальчик - это не мальчик". Этого, так же, как и "Николаями Островскими", сочинить невозможно.

Мне же стали сниться сны про московскую и даже, говоря конкретнее, редакционную жизнь. Не такие уж захватывающие, но все-таки. Вот, например, иду я по коридору родной редакции и встречаю главного редактора, который, как это часто в снах бывает, выглядит совсем не так, как наяву, а именно пузатым коротышкой из какой-нибудь советской кинокомедии. Впрочем, голос и интонации получились настоящими. И говорит он мне: "А знаешь ли ты, что умер Брежнев?" (то есть получается, что умер он не тогда, когда умер, а именно в наши дни, а где был и что делал до сих пор, неизвестно, да и неважно). "Ну знаю", - говорю я вяло и осторожно, потому что чувствую подвох. "А завтра, между прочим, похороны". - "Ну?" - "Что "ну"? Возьми да напиши". - "Да чего же это такого написать? Похороны, они и есть похороны". - "Ну как что? Что-нибудь смешное. У тебя это хорошо получается". Решительно не зная, что ответить, я тут же проснулся и вне всякой видимой логики подумал: "Все. Пора домой".



Источник: "Итоги", 1999, №29,








Рекомендованные материалы



Имя розы

Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!


Грибной дождь

Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.