Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

13.11.2006 | О прочитанном

Философия как пародия

Cерьезность философии, с моей точки зрения, одна из самых неприятных ее черт

На мой взгляд, один из наиболее интересных гуманитариев современной Франции,  - Жан-Клод Мильнер. Его основная профессия – лингвистика, но он активен и в философии и даже возглавлял известный Collège de philosophie. Среди его многочисленных книг есть одна, которую я особенно люблю. Это сборник из трех эссе под названием “Détections fictives”, которое на русский не совсем точно можно перевести как «Вымышленные расследования». Одно из трех эссе называется «Литературная техника парадоксов Зенона».

Здесь Мильнер ставит вопрос, который обычно не приходит в голову историкам философии: к какому литературному жанру относятся сочинения Зенона, ни одно из которых до нас не дошло.

Зенон в нашем сознании в основном ассоциируется с четырьмя парадоксами, демонстрирующими невозможность движения. Но знаем мы о них из сочинений иных авторов –  «Парменида» Платона,   «Физики» Аристотеля,  комментариев к Аристотелю Симпликия и т.д. По этим упоминаниям о Зеноне совершенно невозможно судить о литературном характере его текстов. Мильнер, однако, считает, что литературный жанр определяет и существо аргументов, а потому должен быть учтен.

Французский ученый начинает свои рассуждения со знаменитой апории об Ахиллесе и черепахе, которую Аристотель в «Физике» формулирует так: «оно  состоит в том, что самое медленное никогда не сможет быть настигнуто в беге самым  быстрым, ибо преследующему необходимо  прежде прийти  в место, откуда уже двинулось  убегающее, так  что более  медленное всегда должно  будет  на какое-то      опережать   ». Как мы видим, здесь нет никакого упоминания о черепахе, которое вошло в традицию из комментариев Симпликия. Но в этих гораздо менее известных комментариях упоминается не только черепаха, но и Гектор. У Симпликия самый быстрый из смертных Ахиллес не в состоянии догнать не только Гектора, но даже и черепаху. Мильнер с полной убедительностью предполагает, что Гектор и Ахиллес отсылают в данном случае к знаменитому эпизоду из двадцать второй песни «Илиады», где описывается бег Ахиллеса за Гектором, которого он не может догнать:

«Словно во сне человек изловить человека не может,

Сей убежать, а другой уловить напрягается тщетно, -

Так и герои, ни сей не догонит, ни тот не уходит» (199-201).

Черепаха же возникает, по мнению Мильнера, из известной басни Эзопа о зайце и черепахе, которая по существу воспроизводит ту же ситуацию. Но это значит, что рассуждения Зенона были так или иначе привязаны к неким литературным источникам, и были, скорее всего, глоссами к ним.

Чтобы доказать это исследователь обращается к трем другим апориям и всем находит литературные источники. Так апорию о стреле, которая не может лететь, Аристотель излагает следующим образом: «Если всегда --  говорит он --  всякое покоится, когда оно находится в равном , а перемещающееся в момент "теперь" всегда , то  летящая стрела  неподвижна». Мильнер показывает, что слово «стрела», употребленное Аристотелем, в данном случае далеко не обиходно и встречается в основном в трагедиях или у Гомера. Он находит и эпизод из одиннадцатой песни «Одиссеи», где встречается неподвижная стрела. Она принадлежит Гераклу:

«...держал он

Выгнутый лук, со стрелой на тугой тетиве, и ужасно

Вкруг озирался, как будто готовый спустить ее тотчас» (606-608).

Одиссей встречает Геракла со стрелой в Аиде, где он пребывает рядом с прочими наказанными богами – Сизифом, который катит камень на гору, но не может его вкатить, Танталом, который пьет, но не может напиться. То же самое происходит и с Гераклом, который не может пустить стрелу в полет.

Я не буду входить в подробности тонкого филологического анализа Мильнера и приводить источники для других парадоксов.

Вывод Мильнера, однако, заслуживает внимания. Он считает, что апории Зенона были ироническими комментариями к древней эпической поэзии, прежде всего к Гомеру, и заключали в себе бурлескную интерпретацию эпоса, его осмеяние. Ирония Зенона выражалась в доведении ситуаций из эпоса до логического абсурда.

Мильнер считает, что литературная форма писаний Зенона ближе всего к «травестированному Гомеру». Иными словами, философия Зенона – это, прежде всего комедия. Мильнер обращает внимание на реплику Зенона, обращенную к Сократу в «Пармениде» Платона:

«Хотя ты, подобно лаконским щенкам, отлично выискиваешь и выслеживаешь то, что содержится в сказанном, но прежде всего от тебя ускользает, что мое сочинение вовсе не притязает на то, о чем ты говоришь, и вовсе не пытается скрыть от людей некий великий замысел. Ты говоришь об обстоятельстве побочном. В действительности это сочинение поддерживает рассуждение Парменида против тех, кто пытается высмеять его, утверждая, что если существует единое, то из этого утверждения следует множество смешных и противоречащих ему выводов» (128с-d).

Мильнер замечает, что Зенон направил свое сочинение против высмеивающих и вышучивающих. Но, можно предположить, что в единоборство с пародией и насмешкой он скорее всего вступил теми же средствами.

Наблюдения Мильнера мне кажутся чреватыми важными выводами. Прежде всего, важный ранний философский текст, оказывается комедией, травестией и филологией одновременно (комментарий тут неотделим от смеха). Более поздняя философская традиция – Платон, и, конечно, Аристотель используют Зенона, ссылаются на него, но совершенно уничтожают все шутовство оригинального контекста. Комический текст становится серьезным и через это «осерьезнивание» он ассимилируется философией. Платоновский Сократ еще вполне способен на травестию и шутки, но, начиная с Аристотеля, философия бесконечно серьезна. Это и понятно, философия стремится говорить об истинном, а об истинном – какие уж там шутки?

Эта серьезность философии, с моей точки зрения, одна из самых неприятных ее черт. Кьеркегор был, по-моему, прав, когда ввел иронию в свой философский инструментарий. Ирония придает привлекательность многим текстам Ницше. Я восхищаюсь Хайдеггером, но не могу отделаться от неприятного осадка, оставляемого его жреческой серьезностью.

Ученик Хайдеггера, уехавший в Америку, Ганс Йонас заметил, что первоначально само понятие истины дается нам через отрицание, сравнение и выбор: -- «это истинно, а не это». Он считал, что именно умение отрицать нечто как ложное и есть первичный жест установления истинного. Он сформулировал такое положение: «опыт истины защитителен, а не атакующ». Иными словами, утверждая истину, мы защищаемся от обмана. Но для того, чтобы сравнить ложное и истинное, мы должны ложное держать в нашей памяти, как некий образ, который мы можем сравнить с тем, что мы считаем истинным. Кроме того, мы должны признавать возможность ложного, или полуправдивого, из отрицания которых и рождается истинное. Вот почему наличие ложного, сравнение с ним, удержание его в памяти – необходимые условия возникновения истинного. Йонас даже утверждал, что сам факт обмана, разочарования, иллюзии имеет большее значения для генезиса истинности, чем позитивный опыт правды.

Если Йонас прав, то травестия, пародия – имеют прямое отношение к возникновению истинного. В травестии, в бурлеске, нечто обнаруживается как ложное, фальшивое, пустое, дутое. Это жест отрицания, из которого может возникнуть философия. В «Пармениде» Платона разъяснению Зенона касательно смысла его сочинения предшествует любопытное рассуждение, в котором утверждается, что Парменид и Зенон говорят одно и то же, но кажется, что они говорят совершенно разное:

«Я замечаю, Парменид, – сказал Сократ, – что наш Зенон хочет быть близок тебе во всем, даже в сочинениях. В самом деле, он написал примерно то же, что и ты, но с помощью переделок старается ввести нас в заблуждение, будто он говорит что-то другое: ты в своей поэме утверждаешь, что все есть единое, и представляешь прекрасные доказательства этого; он же отрицает существование многого и тоже приводит многочисленные и веские доказательства. Но то, что вы говорите, оказывается выше разумения нас остальных: действительно, один из вас утверждает существование единого, другой отрицает существование многого, но каждый рассуждает так, что кажется, будто он сказал совсем не то, что другой, между тем как оба вы говорите почти что одно и то же» (128а-b).

Разница между Парменидом и Зеноном заключается в том, что Парменид все излагает, как истину, а Зенон, как отрицание неистинного. Но именно в силу этого он сохраняет близость к литературе и способность шутить, в силу этого положения Зенона справедливо называются парадоксами.

Тысячелетия спустя Кьеркегор различал два типа дискурса: эстетический - ложный, и религиозный - истинный. Но, утверждал он, в большинстве случаев мы не можем излагать истину прямо, но лишь косвенно, лишь через обман, лишь через эстетику. С эстетическим обманом можно бороться лишь эстетически. Кьеркегор говорил о том, чтобы «обмануть человека в истину». В хитрости Зенона и Кьеркегора заключается что-то глубоко «истинное». Всегда предпочтительнее пробираться к правде окольным путем через иронию, чем лезть напролом с пугающей серьезностью пророка.











Рекомендованные материалы



Смерть и филология

Борис Эйхенбаум умер на вечере скетчей Анатолия Мариенгофа, после своего вступительного слова, прямо в зале, от остановки сердца.Два его друга - Роман Якобсон и Виктор Шкловский описали эту смерть, хотя обоих не было в Ленинграде.


Катехон

Катехон – это нечто, что задерживает время, устремленное к эсхатону, к концу времен, и не дает времени безудержно двигаться к завершению эона. Понятие катехона привлекло к себе внимание мыслителей, интересующихся проблемой политической теологии,