Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

27.06.2006 | Интервью / Театр

Выживем — не выживем

Сергей Женовач о новом театре и летучем студийном самочувствии

   

Актерско-режиссерский курс Сергея Женовача, окончивший прошлой весной РАТИ, в нынешнем сезоне стал театром под названием «Студия театрального искусства». В то, что это все-таки случится, верили не многие – театру, не имеющему ни государственных дотаций, ни своего помещения, выжить практически невозможно. Но все надеялись, что чудо все-таки произойдет – уж очень необычным был курс «женовачей», на спектакли которого два последних года было буквально невозможно попасть, уж очень нетипичным в своей серьезности и почти истовости по отношению к профессии. Первым дипломным спектаклем, который был выдвинут на «Золотую маску», оказалась постановка этого курса -  «Мальчики»  Женовача по Достоевскому.

Ожидаемое чудо произошло – нашлись люди, согласившиеся содержать театр и перестроить для него в Москве здание. И нынешний сезон студия провела кочевым образом – перебираясь с площадки на площадку, разъезжая по фестивалям и гастролям, но в конце мая все же смогла выпустить свою первую профессиональную премьеру – «Захудалый род» по неоконченной хронике Лескова. Длинный и вроде бы неторопливый рассказ о прекрасной русской женщине в постановке Женовача и исполнении совсем молодых актеров обрел жаркую и максималистскую интонацию, в чем-то даже близкую проповеди. Публика снова вздрогнула – она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. 

Этот страстный и требовательный тон спектакля очень похож на интонацию самого Сергея Женовача, когда он рассказывает о своей работе и о Студии, которую очень любит. О ней мы и говорили.


- Ты доволен прошедшим сезоном? Он ведь должен был быть очень тяжелым?

- Сезон прошел замечательно. Три спектакля возобновили из студенческого репертуара – с новыми, профессионально сделанными декорациями, костюмами, светом. Осенью приступим к возобновлению еще двух, к тому же  выпустили спектакль – это для нас маленький подвиг.

- Такой кочевой образ жизни – это очень дорого?

- Нам помогают наши учредители

- А кто они?

- Это неважно.

- Они не хотят, чтобы их имена были известны?

- Кто помогает МХАТу – ты знаешь? Добрые люди приходят и помогают.

- МХАТ, по-моему, этого не скрывает. А какие перспективы насчет своего дома?

- Ну, какие перспективы могут быть у строительства? Там большая перестройка. Надеемся, через год. Конечно, кочевой образ жизни – это очень тяжело. Сейчас для каждого пространства приходится придумывать свою версию спектакля. Если мы «Мальчиков» играем в ЦИМе – это одна версия, на Страстном – другая, в МДТ у Додина – третья, в Красноярске, в Корее и т.д. Когда ты работаешь в одном зале, ты привыкаешь к энергии этого зала, к его акустике, это уже твой дом, у тебя вырабатываются рефлексы, как существовать. Кочевать – это тяжело. Но самое главное – есть актерская группа, талантливые ребята. Это их решение – быть вместе.

-  Ты никак их не подталкивал?

- Как человека можно подталкивать создавать театр? Так не бывает. Тут должно несколько факторов совпасть: собраться компания людей, которая друг без друга не может, которая в компании сильнее, чем по одиночке. Потом должен быть лидер, который на них влияет и берет на себя право вести этих людей. Еще должна быть компания людей, которая будет им помогать. И свой зритель. Очень важно, чтобы это было востребовано людьми. На наши студенческие спектакли попасть было практически невозможно. Играли мы бесплатно, но месяца за два на тех же «Мальчиков» или «Мариенбад» мест не было. Создался уже свой круг людей, которые приходят, пишут – шлют рецензии, письма актерам... Приходят люди театра и из кино. Леша Учитель не пропускает спектаклей и Андрей Звягинцев.

- А ты не боишься, что ребят начнут тащить в кино, а это будет мешать их репетициям?

- Еще раз говорю: это воля ребят. Они на это идут, значит, они чем-то жертвуют, от чего-то отказываются. Если человек хочет уйти – так он уйдет.

- Может, уйти и не хочет, но хочет сниматься.

- Тогда на это есть свободное от репетиций время. Актерам нужно сниматься. Они становятся известными, их любят зрители, они общаются с прекрасными актерами, с режиссерами разных дарований. Нельзя же жить в консервной банке. Люди должны работать. Со Звягинцевым, Рогожкиным или Учителем – это же школа, это же интересно. Они не должны замыкаться друг в дружке и сидеть в темной комнате. Другое дело, если кино становится более важным, чем театр, ну тогда они на какое-то время будут исключены из жизни театра, а потом вернутся. Или станут киноактерами. Это их судьбы, нельзя ломать чужую судьбу.

- Редкое благородство для руководителя театра.

- У меня нет страха, что кто-то убежит. Сложности всегда возникают, мало ли, например, кто-то болеет. Все вместе решаем.

- Прямо вместе? Худсоветом?

- Нет, капитан должен быть. Есть руководство, есть педагоги, спектакли которых идут в репертуаре…Студия не в том, чтобы всем вместе руководить – это анархия и разрушение театра. Студия - это доверие к руководителю и вера в компанию людей, которая собралась

- А в чем тогда студийность?

- В том, чтобы сочинять театр вместе. И в этом сочинении спектакля – летучее студийное самочувствие, которое не может пройти через всю жизнь. Потом театр уже становится академическим, профессиональным, там уже труппа с артистами разных поколений – это другое.

- То есть ты заранее готов на то, ваша студия проживет недолго?

- Вообще театр не может быть долгоживущим, это понятие ежеминутное, временное. Это как в любви – встречаешь человека и мечтаешь с ним прожить всю жизнь, а получается, что и месяц не выдержишь. То же и с театральными организмами. Или они становятся производственными домами, я в таких работал. Возникает труппа, где есть ведущие артисты… Это другой случай. Мы не претендуем. У нас как таковой и труппы-то нет. У нас есть годичные контракты с людьми, которые работают, более того – у нас есть постоянная и переменная труппа, с такого и МХАТ и начинался. Если человек востребован в репертуаре – он получает оклад, если он играет один-два спектакля – он получает за эти спектакли. Если он снимается в кино и выпадает из репертуара, он получает только за те спектакли, в которых играет. Студия театрального искусства – чтобы продолжать учебу, сочинять поисковые спектакли, которое были бы интересны и интеллигенции, и творческим людям. Очень важно понимать, для кого ты работаешь. На этом и репертуар строится.

- Ты почувствуешь, когда уйдет это студийное состояние?

- Конечно. И я пойму, что работаю в профессиональном театре. Есть три этапа: школа-студия-театр. Студия никогда не может существовать отдельно от школы и от театра – это промежуток. Мы в такой неподходящей для этого ситуации стараемся продлить момент радости. И не обманываемся, что это будет вечно. В школе их обучают, а театр – это уже огромное производство, студия – это переходное состояние, только его теперь почти никогда не бывает. У нас любой театр, который сейчас организовывается, сразу претендует академичность. А потом дух уходит, а стены и труппа остаются.

А своих старых актеров с Бронной, например, ты не хочешь позвать?

- Нет, это закон студии. Вот придет к ним известный театральный актер, разве он будет жить по студийным законам? Он имеет право играть ту роль, которая определит его судьбу. Он не будет играть маленькие роли. У меня много друзей, с которыми я работал в разных театрах и замечательных актеров, которые играли на Малой Бронной, если бы мне государство предложило собрать труппу, я пригласил бы их. Я из своих друзей театра четыре бы сформировал. Но у меня нет таких предложений от государства. И мне нужно заниматься студией, которая есть.

- Значит, у вас возрастные роли будут продолжать играть молодые актеры, как это было в студенческих спектаклях?

- Для меня нет проблемы возраста – есть проблема характера. Меня не смущает, что Алеше Верткову 24 года, а он играет Снегирева. И не смущает тех людей, которые к нам ходят. Возраст - не главный показатель, это театр, игра. Меня не смущало в театре на Таганке в «Добром человеке из Сезуана» сколько лет Высоцкому и Славиной. Или Ронинсону – он и ребенка может сыграть. Это не важно. Просто все привыкли к театру бытовому, все мыслят по быту, какими-то клише. Существует условный поэтический язык театра. И мы говорим на этом языке. Я повторяю, что студия - не труппа, и мы не ставим себе целью, чтобы все роли в «Ревизоре» расходился на ребят. Но есть много названий и авторов, которые нам близки и близки тем зрителям, которые к нам приходят.

- У вас есть какие-то идеи, связанные с современными пьесами?

- Читаем, смотрим, много есть идей, затей. Да дело не в пьесе, дело в том, чтобы возникла идея спектакля. В том-то и беда, что все пьесы, которые пишутся сейчас, не думают об эстетике, о повороте театральной выразительности. Даже слово такое придумали – «текст». «Текст» мне не интересен, мне нужно мышление театральное. А иногда, вроде диалог написан, а театра там нет - не надо городить декораций, придумывать свет, и так все понятно.

- А режиссеры с вашего курса будут в студии ставить?

- Будут. Но режиссер – это человек, который генерирует идеи, это профессия мужицкая, для него все время находиться при ком-то – непрофессионально. Мы всех любим, за всеми следим, всем помогаем, но превращаться в режиссерскую лабораторию не можем.

- В некотором смысле ты делал спектакль «Мальчики» и про эту команду, про этих ребят?

- Это не было специальной мыслью. Просто, когда занимаешься педагогикой, важно, над каким материалом душа трудится, потому что авторы влияют колоссально. Ребята молодые, важно, что они думают мыслями Шекспира, Мольера, Достоевского, Лескова, говорят их словами. Авторы выбираются еще и для воспитания души. «Мальчики» позволяют мальчишкам за время спектакля прийти от ненависти к любви – прожить, проиграть это на наших глазах. И это самое главное.

- Повлияло это на них, как ты думаешь?

- Думаю, что да. Мы решили быть вместе 28-го апреля, в это время уже идут показы в театрах, а они даже не ходили никуда показываться. Я не говорил, что будет с нами, но они понимали, что мы просто не можем разойтись. Я научен горьким опытом и не очень хотел в это входить, тянул до последнего. Мы играли, ездили на гастроли и понимали: нам никто сверху ничего не даст, мы должны сами все сделать.

- А для тебя сейчас что главное? Ты же теперь завкафедрой режиссуры в РАТИ, у тебя есть новый курс, есть договоры о постановках с другими театрами…

-  Сейчас, на следующий сезон, у меня самое главное – студия. Нужно выпустить новые версии двух спектаклей, у меня будет еще одна премьера. Много фестивалей, гастролей. Это будет трудный сезон. Пока стоит вопрос – выживем или не выживем. Самое главное, что изначально посыл был искренний, не было никаких подтекстов, выгод для себя не искали, он был чист.



Источник: "Полит.ру", 22.06.2006,








Рекомендованные материалы


Стенгазета
23.02.2022
Театр

Толстой: великий русский бренд

Софья Толстая в спектакле - уставшая и потерянная женщина, поглощенная тенью славы своего мужа. Они живут с Львом в одном доме, однако она скучает по мужу, будто он уже где-то далеко. Великий Толстой ни разу не появляется и на сцене - мы слышим только его голос.

Стенгазета
14.02.2022
Театр

«Петровы в гриппе»: инструкция к просмотру

Вы садитесь в машину времени и переноситесь на окраину Екатеринбурга под конец прошлого тысячелетия. Атмосфера угрюмой периферии города, когда в стране раздрай (да и в головах людей тоже), а на календаре конец 90-х годов передается и за счет вида артистов: кожаные куртки, шапки-формовки, свитера, как у Бодрова, и обстановки в квартире-библиотеке-троллейбусе, и синтового саундтрека от дуэта Stolen loops.