Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

11.04.2006 | Архив "Итогов" / Общество

Кавказские пленники

Любая война кончается поиском. Война в Чечне еще не кончилась, но сотни женщин давно ищут сыновей, братьев и мужей

Все говорили страшное. У выхода на посадку полная чеченка в черном приветливо улыбается: "Вы тоже на похороны?" Чуть раньше Флора Суликовская, член Комитета солдатских матерей, снаряжавшая Анну Петровну* в дорогу, советовала ей держаться поближе ко мне: "А то вот мама Мартынец пропала. Сын вернулся, а мама погибла". Потом, уже в аэропорту в Грозном, женщина, с ходу вызвавшаяся помочь, успокаивает: "О вашем сыне не беспокойтесь - если он у чеченцев, то жив-здоров. Он же у вас не наемник? Я бы этих наемников сама душила. Был бы автомат, сама бы расстреливала".

В марте пришла весть, что сын Анны Петровны Петр*, солдат-контрактник, пропал без вести. Вскоре приехал офицер из его взвода и сообщил по секрету, что на его глазах в феврале Петра взяли в плен. В июне Анна Петровна ездила в Ростов, где два дня смотрела видеосъемки хранящихся там неопознанных трупов. Она все время теряла сознание, ей делали уколы, совали под нос нашатырный спирт и опять крутили пленку. Одну из них пришлось просмотреть дважды, потому что Анне Петровне почудилось, что промелькнуло что-то знакомое.

А дома в почтовом ящике ее ожидало письмо, судя по всему, трехмесячной давности: "Мама, ты только не пугайся, но я сейчас нахожусь в плену второй месяц". Через неделю Анна Петровна впервые в жизни села в самолет и полетела в Грозный.

У Анны Петровны лицо, покрытое серо-желтоватым шахтерским налетом, как бы готовится к старости: рот еще не беззубый, но уже впалый, глаза еще не слабые, но уже бесцветные. Дважды вдова, она чувствует себя беспомощной перед лицом новой беды. В Грозном, в обшарпанной комнатушке, где располагается чеченская группа розыска без вести пропавших и стены увешаны фотографиями неопознанных трупов, куда каждый день как на работу приходят те, у кого месяц или 18 месяцев назад кто-то пропал, Анна Петровна высиживает три бесполезных дня в надежде на помощь и в страхе, что кто-то узнает, что ее сын - контрактник. "Мальчишкам ведь негде работать", - осторожно говорит она, прощупывая почву. Джамали Атеев, заместитель руководителя службы розыска, устало, несколько снисходительно улыбается: "Я, конечно, вас понимаю - они должны зарабатывать на жизнь. Но не убийством же!"

Анна Петровна вовремя спохватывается. Если кто-то узнает, что Петр - наемник, Анна Петровна может никогда не увидеть сына. Видимо, те, к кому он попал, приняли сына за срочника и держат у себя в доме. С контрактниками так обычно не обращаются, их часто расстреливают как наемных убийц. Анна Петровна сетует, что трудно скрывать правду от тех, в чьем доме она остановилась, - семьи той самой женщины из аэропорта, готовой душить контрактников собственными руками.

 

После войны

Всю первую ночь, что Анна Петровна провела в Грозном, шел дождь и рвались снаряды. Российская артиллерия не умолкала несколько часов подряд. На следующее утро жители тех развалин, что остались от центра города, жаловались, что ночью им почудилось, будто "опять началась война". В Грозном все больше говорят о войне в прошедшем времени. Это означает, что в некоторых отношениях душевные порывы, двигавшие людьми на грани жизни и смерти, сменились размеренным, продуманным, даже бюрократическим подходом. Если раньше, например, боевики, как правило, отпускали пленных с родителями, которым сами же часто и давали телеграммы, последние несколько месяцев ичкерийское руководство пытается упорядочить и централизовать систему содержания и освобождения пленных.

Вскоре после подписания назранских соглашений Зелимхан Яндарбиев издал приказ, запрещающий освобождение пленных в частном порядке: в соответствии с соглашениями, пленные должны быть освобождены в ходе обмена "всех на всех". Тут, вероятно, сработало не столько желание выполнить букву назранских соглашений, сколько сознание того, что наличие значительного количества российских пленных - один из немногих козырей, с которыми чеченцы пришли к столу переговоров. На них зиждется и единственная реальная надежда чеченской стороны на какие-то сдвиги в деле розыска пропавших чеченцев.

После переговоров в Назрани стороны обменялись списками без вести пропавших: 1119 человек с российской стороны, 1322 - с чеченской. По всей вероятности, большинства уже нет в живых. Грозный кишит версиями о том, где российские войска прятали мертвых: сбрасывали с вертолетов в ледники в горах, сжигали, обрабатывали кости химическим раствором и закапывали. Даже самые чудовищные из версий находят подтверждение.

Прошлым летом группа чеченских женщин застала двух пьяных русских мужиков на Карпинском кургане к западу от Грозного за закапыванием зеленых деревянных ящиков из-под автоматов. В ящиках оказались выжженные добела человеческие кости. Избитые разъяренными женщинами мужики так и не смогли сказать, кто нанял их на эту жуткую работу.

Чеченская группа розыска нашла в республике 108 мест массового захоронения. За последний год работники группы вскрыли 67 захоронений, изъяли 921 труп, из них 426 удалось опознать и отдать родным погибших. Еще 41 место захоронения ждет своей очереди, но с января этого года раскопки приостановлены из-за отсутствия судебно-медицинских экспертов, способных составить описание погибших по полуразложившимся останкам. Согласно подписанным в Назрани протоколам, российская и чеченская стороны теперь должны совместно осуществлять эксгумации.

Но пока все, что удалось сделать для выполнения договоренностей по блоку вопросов, касающихся насильственно удерживаемых лиц, - это создать рабочие группы розыска и освобождения. В течение полутора недель после назранских переговоров совместная группа не могла договориться даже о месте и времени проведения встреч. По существу же, по мнению руководителя миссии ОБСЕ Тима Гульдимана, ни одна из достигнутых договоренностей не выполняется. Ни та, ни другая стороны не предоставили пока списков удерживаемых лиц. Только спустя десять дней после переговоров в Назрани генерал Тихомиров издал приказ, запрещающий задержание и насильственное удержание лиц, не преследуемых в уголовном порядке. Но и после этого подобные задержания не прекратились.

Пожалуй, ничто не свидетельствует о безысходности переговоров так красноречиво, как то, что стороны не смогли выполнить последний, почти символический пункт назрановского протокола, предписывающий незамедлительный обмен 27 недавно задержанных российских военнослужащих на 27 человек, задерживаемых российской стороной. Первые 14 были выменяны сразу после переговоров, хотя и тут не обошлось без множества взаимных претензий. Обмен оставшихся задерживается, потому что российская сторона не может найти 11 человек из списка, представленного чеченской стороной. Руководитель рабочей группы с федеральной стороны депутат Государственной думы генерал Николай Безбородов предлагает упрощение правил обмена. "Зачем они зациклились на тех фамилиях? - вопрошает он. - Давайте мы им освободим тех, кого мы им можем освободить!"

Похоже, что представители федеральной стороны на переговорах чувствуют себя достаточно беспомощно, так как действительно не знают, где искать многих из без вести пропавших чеченцев, в то время как поиски других могут повлечь за собой непредвиденные юридические сложности. Член чеченской делегации Мадина Магомадова утверждает, что во многих случаях задержанных чеченцев судили, невесть на каких основаниях, военно-полевым судом и отправляли в исправительно-трудовые колонии.  Генерал Безбородов отвечает, что рабочая группа ждет информации от всевозможных инстанций о местанахождении задержанных в Чечне.

Магомадова знает, что говорит: последние полтора года она провела в поисках брата, арестованного в Грозном в январе 1995 года. По документам и свидетельствам очевидцев ей удалось восстановить подробную картину его задержания: после двух недель в фильтрационном пункте в Моздоке, Шамса Магомадов оказался в следственном изоляторе в Пятигорске, откуда через неделю переведен в фильтрационный пункт во Владикавказе, оттуда еще через три месяца - обратно в Пятигорск, где, в группе из 15 человек, предстал перед судом, был приговорен к 14 годам лишения свободы, этапирован в тюрьму в Ставрополе, а оттуда, спустя два месяца, - в Челябинск. В какой тюрьме или колонии в Челябинске находится ее брат, Мадина Магомадова установить пока не смогла.

Очевидно, что если подобные суды действительно, как утверждает Магомадова, носили относительно массовый характер, то перспективы обмена "всех на всех" практически не существует. Похоже, правда, что такой на удивление основательный подход к лишению отдельных чеченцев свободы более характерен для начала войны - позже задержания чаще принимали форму садистской самодеятельности.

 

История одного исчезновения

14 мая этого года 18-летний житель предгорного селения Шалажи Руслан Сайтаев пошел на могилу своего отца, чтобы прочитать традиционную молитву по усопшим. "Я помолился и думал, как пройти в селение - у меня паспорта нет, а тут обыски идут", - рассказывает Сайтаев. Пока он думал, подоспели российские военнослужащие и погрузили Сайтаева в БМП, на котором довезли до селения Катыр-Юрт, примерно в шести километрах от Шалажей. Там его вместе с еще одним задержанным допрашивали до вечера, спрашивали, по словам Сайтаева, "Боевик ты? Где боевики? Чем занимаются? Сколько плотят? Зачем в лес пошел - на разведку?" Еще, говорит Сайтаев, "били кулаками, ногами, прикладами, чем попало, просто издевались, били, уходили, приходили".

Вечером обоих пленных погрузили в вертолет и сбросили, в буквальном смысле слова, на военной базе в Ханкале под Грозным. Там, как рассказывает Сайтаев, он провел восемь или девять дней, прикованный наручниками к двум другим обитателям подвальной камеры. Каждый день перед завтраком и ужином заключенных били дубинками, прикладами, ногами и кулаками, а несколько раз ставили в яму и бросали в них камнями (описания именно этого вида избиения встречаются в рассказах бывших заключенных особенно часто). Среди мучителей были и солдаты-контрактники, и офицеры; избиения сопровождались "всякими там некрасивыми словами о чеченцах".

На пятый день, вспоминает Сайтаев, "глаза и руки развязали, пришли какие-то с масками, сказали пойдем.

Привели в какой-то кабинет и там они сказали - письмо давай напиши, чтобы на обмен солдат просить. Они диктовали: "Мама, у меня все плохо, в том месте, где я сейчас нахожусь, считают меня дудаевским разведчиком и меня отпустят, если на обмен дадут одного офицера или двоих солдат, сидящих у нас в тюрьме не менее одного года".

Сколько по Чечне ходит женщин, вооруженных такими вот записками из плена, жутковатыми свидетельствами культурной общности воюющих сторон. К тому времени, как некий чеченец принес весточку от Руслана, его 24-летняя сестра Ася успела обить все федеральные пороги в напрасных поисках. Через посредника, доставившего письмо от брата, ей удалось "сбить" цену с одного офицера до 5 миллионов рублей.

В течение нескольких дней Ася Сайтаева ждала около федерального блок-поста в Пригородном, в полутора часах езды от селения Шалажи, в надежде, что привезут брата. Каждый день происходили обмены: гражданских на военных, трупов на деньги, чеченских мальчишек, до полусмерти избитых, на российских солдат, до полусмерти напуганных. Наконец, рассказывает Сайтаева, "сопровождающий спросил: "Ты узнала бы своего брата?" - "Какая сестра не узнает родного брата?" У него волосы короткие, так я его и узнала. Лицо у него было закрыто платком, руки связаны за спиной, он был босиком, одет в какие-то лохмотья. Когда я его увидела, я была в шоке. У него такое состояние, что он еле-еле дышал. Почку ему отбили одну. Он еле на ногах стоял. С ними ребята были, когда их ввели, я вообще не знала, куда деться. У них ребра были сломаны, челюсти тоже, их на руки брали и садили в машины".

После освобождения Руслан Сайтаев лежал четыре дня, потом начал вставать. Он до сих пор боится выходить из дому один. Врач посоветовал ехать лечить отбитые почки, но без паспорта никуда не поедешь, а в селении давно уже нет "корочек".

 

История другого исчезновения

По логике войны, Сайтаевым повезло. Большинство тех, кто ищет родственников, пока не находят даже их трупов. 9 мая 1995 года пропали три юных жителя одного чеченского райцентра. Дядя пропавших, заместитель главы районной администрации, поднял шум на всю республику; листовки, газеты и даже чеченское телевидение призывали всех, кто что-то знает об исчезновении молодых людей, сообщить об этом их семье.

На блок-посту, где этих троих расстреляли по прихоти офицеров, воцарилась паника. Капитан инструктировал всех в случае проверки утверждать, что юношей давно отпустили. Проверка так и не приехала, но у одного из срочников сдали нервы. Спустя два месяца после убийства Саша* бежал из полка, который к тому времени передислоцировали, и отправился на поиски места преступления. За трое суток он так и не дошел до него. "Я встретил какого-то парня, он мне дал поесть, и я ему сказал, что ищу людей, которые потеряли машину и троих парней". Новый знакомый привел Сашу в семью жертв его однополчан.

Саша рассказал, как трех молодых людей продержали сутки, как их допрашивали и потом расстреляли офицеры: "Смотришь - это как муху растереть - так просто и человека убить". Сам Саша не стрелял, только закапывал чеченцев и их сожженную машину. "Но если честно, мне их тогда особо жалко не было". Саша отвел родственников в то место, где помог закатать убитых под асфальт.

Сперва он все-таки опасался, что будет наказан, хотя ему сразу объяснили, что его как человека подневольного виновным не считают. "Я был соучастником как-никак, - удивляется Саша. - Если б у меня убили родственников, я б так не смог".

Спустя три недели, по Сашиной просьбе, родственники убитых договорились с неким подполковником МВД о том, что тот за вознаграждение отправит "бегуна" в Россию. Но подполковник доставил Сашу на военную базу в Ханкале, откуда через сутки его отправили в Грозный. Там он провел неделю в подвальной камере, расположенной под комендатурой. Он помнит, что там было по колено воды и что среди 30 заключенных были солдаты, убившие своих однополчан, потерявшие оружие, и один, побывавший в чеченском плену. Пару раз Сашу допрашивали; он утверждал, что его забрали в плен, когда он отошел от палатки, чтобы подтянуть электрический провод. Через неделю приехала проверка, и заключенных вывели из подвала и посадили в "автозаки" - грузовики, крытые железной клеткой. Днем заключенные рыли ямы, а ночью погружались в кузова "автозаков" по 20 человек на машину.

Недели через три Саша, уговорив надзирателя отпустить его в туалет, бежал. Чудом ему удалось выбраться из Грозного в обход федеральных блок-постов и сесть в автобус, доставивший его обратно все в тот же райцентр. "Меня туда как тянуло, - говорит он. - Встретили меня хорошо, типа "если вернулся, значит, больше не отпустим". Вскоре Саша принял мусульманство и решил в Россию не возвращаться: "Вы же видите, как люди здесь живут и как там". Саша - старший из шести детей доярки и безработного электрика. "Я при матери курил, с отчимом водку пил. Здесь живешь - и учишься. Здесь намного чище люди живут".

"По родителям я, конечно, скучаю: дом есть дом. Но все равно мы становимся взрослыми - под маминым крылом долго не просидишь". Саша отправил матери письмо с просьбой приехать в гости, но ответа так и не получил. "Я ее не виню, что она не приехала, - говорит он мудро. - Главное - она знает, что я жив".

 

Мамы на войне

Впрочем неизвестно, получила ли Сашина мать письмо. А если получила, то не поехала ли в Чечню. В письме наверняка не было точных координат, по которым можно найти сына: семья, в которой он живет, слишком боится, что на его след выйдут федералы. Мамы же, приезжающие в Чечню "по письму", часто панически боятся Чечни и чеченцев. Многие из них оседают все на той же военной базе в Ханкале. Здесь через несколько дней после приезда поселилась и Анна Петровна. Здесь живут около 60 родственников без вести пропавших - в основном мамы, несколько пап и пара жен, некоторые - уже второй год. Среди них ходят страшные истории про родителей, которых чеченцы взяли в заложники, а то и убили. Они боятся всего: разговаривать с журналистами, попасться на глаза военному начальству, но пуще всего - прямого контакта с чеченцами. Каждый день в половине пятого представитель Отдела розыска собирает их на пятачке и сообщает, что никаких новостей о без вести пропавших нет.

Благодаря присутствию родственников солдат, военная база напоминает провинциальный городок. По улицам, поднимая гигантские облака пыли, гоняют на БТРах подвыпившие мальчишки. Женщины средних лет в байковых халатах и тренировочных костюмах прогуливаются под руку, затем выстраиваются в очередь у прикрытой камуфляжной сеткой телефонной будки.

- Алло? Нам должны выписать путевку? У нас групповая поездка. В Ростов. На опознание.

Странное место эта Ханкала. Здесь идут переговоры по блоку военных вопросов, и здесь же, по свидетельствам очевидцев, до сих пор содержат и пытают чеченских пленных. (Неудивительно, что не выполняется пункт протокола, согласно которому все члены совместной рабочей группы должны иметь право на посещение мест содержания пленных.) Здесь же, на военной базе, живет 19-летний Миша Смирнов, бывший пленный, а ныне - ничейный рядовой.

Миша успел пробыть в Чечне неделю, прежде чем, отлучившись от палатки по нужде, оказался в плену. Два дня его допрашивали - тщетно, так как он действительно ничего ни о чем не знал. "Семь или восемь суток меня в сарае держали, потом к себе в дом перевели, с ними спал, в углу, - рассказывает Миша. - Сказали, что если кто из родных приедет - отдадим".

Миша жил в доме, который, судя по всему, служил базой для боевиков. Женщин он там не видел, а разные мужчины все время приезжали и уезжали. Постепенно он нашел общий язык с боевиками, приноровился готовить им еду. Спустя некоторое время они сообщили ему новость, ранившую его в самое сердце: "Они сказали, что договаривались об обмене, но за живых солдат даже трупы не отдают, а тебя, говорят, и на женщину не поменяют". Матери - жительницы Ханкалы подтверждают эту информацию: на их глазах представители боевиков предлагали одному из местных командиров даже не обменять, а просто забрать нескольких пленных дембелей, но тот отказался.

Поняв за шесть недель плена, что его освобождением никто, кроме него самого, заниматься не будет, Миша решил бежать - а точнее, так как никто его, собственно, не сторожил, - идти. Две ночи он шел, два дня прятался. (Потом, когда его спросили, не боялся ли он подорваться на растяжке - мине, которую приводит в действие зацепившийся за натянутую проволоку, - Миша поинтересовался, что такое растяжка.) На третье утро он прикорнул около какой-то речки и вдруг услышал русскую речь: русская старушка с девочкой шли за водой.

Старушка отвела Мишу к себе домой, а сама поехала на военную базу, чтобы попросить кого-нибудь приехать за солдатом. Прошла неделя, никто не приезжал. Старушка опять отправилась на базу, на этот раз вооружившись слезным письмом от Миши. Когда и это не возымело действия, еще через неделю старушка доставила Мишу на базу сама.

"Оттуда меня отвезли в аэропорт "Северный", - сообщает Миша слегка обиженным тоном. - Там меня допрашивали и угрожали, что расстреляют. Говорили: "На боевиков работаешь, разведчик". Фотографии всякие показывали, но я говорил, что может, есть похожие, но я не помню, там многие уходили и приходили". Через сутки Мишу привезли на Ханкалу, где, по его рассказу, за него взялись сотрудники ФСК. Опять допрашивали и угрожали расстрелом - "мол, я на тебя (утерянное) оружие повешу, мне тебя расстрелять, закопать ничего не стоит - потом спишем на боевиков, никто никогда и не узнает - или домой позвоним, что ты на боевиков работал. Тут я ихие, боевиков, слова вспомнил, что попадешь к своим - расстреляют". Миша сильно пожалел, что бежал из плена: "Может, действительно приехала бы мать".

После семи суток на гауптвахте Мишу "выпустили" - на территорию военной базы. За неимением иных предписаний, он поселился в казарме, где живут родители. Из "родной" 703-й части за ним так никто и не приехал. Это обстоятельство, впрочем, перестало его смущать, так как возможность вновь взять в руки оружие он для себя исключает. "Я на войну не пойду, - решительно заявляет Миша. - Я у боевиков был, они меня не обижали, кормили, я с ними вместе спал, а теперь я на них с оружием пойду?"

"Вроде за Россию воюешь, - удивленно жалуется он, - а Россия тебе боком выходит. Я в Россию приеду и от этой армии откажусь, пусть военкомат, ФСК приходят, я им скажу: я теперь конкретно убедился, как солдаты здесь нужны".

Вероятнее всего, как и большинство "потерянных" в этой войне, Миша Смирнов по-настоящему нужен только одному человеку - его матери. Возможно, она получила письмо от содержавших его боевиков - те утверждали, что написали, - и теперь ищет его где-то в Чечне, как сотни других женщин, которые долго еще, после всех переговоров и соглашений, будут продолжать свой поиск.

* Помеченные этим значком имена - вымышленные



Источник: "Итоги", №9, 09.07.1996,








Рекомендованные материалы



Шаги командора

«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.


Полицейская идиллия

Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»