Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

29.03.2006 | Колонка

Власть своя и чужая

Большинству конструкция власть-масса напоминает пирамиду: для находящихся внизу максимум власти сосредоточен на вершине

С недавнего времени слова «великая держава» все чаще произносятся властями и как будто бы оппонирующими им «левыми» политиками, используются в печати, на радио и телевидении. Многие стали со странной уверенностью говорить о спросе населения на великодержавность. Это, по меньшей мере, неточно. Попробуем как-то разобраться.

Сначала – о потребности масс.

Подавляющая часть российского населения уже давно не относит современную Россию к великим державам. Краткий подъем «великодержавных» настроений в массах наблюдался около 2000 г., при смене первого лица. А сегодня, как и в конце девяностых, доля людей, не считающих Россию великой державой, более чем вдвое превышает долю тех, кто все же числит страну по ведомству великих (в марте 1999 г. соотношение этих групп выглядело как 65% против 31%, в ноябре 2005-го – как 67 против 30). Но мало того – 62% россиян и не хотят видеть свою родину великой державой, а предпочли бы просто жить в стране с высоким уровнем жизни.

Кажется, ясно: никакого преобладающего в массах спроса на великодержавность не наблюдается. Тогда что же – помимо самоутешительной риторики властей и подыгрывающих им медиа – все-таки есть?

Скажу сразу: есть разделяемая большинством воображаемая конструкция власти и массы в их взаимоотношениях. Эта модель, во-первых, единственная, которую преобладающая часть российского населения знает (более старшие к тому же знают на себе). Во-вторых, ее считают нормальной, причем не только привычной, но и правильной, более справедливой, чем иные возможные варианты, или более подходящей для России. А, в-третьих, что очень важно, респонденты характеризуют ее, как правило, «от противного» – в форме отталкивания от власти нынешних времен, оцениваемой исключительно негативно. Сошлюсь на данные того же ноябрьского опроса в 2005 г., проведенного Левада-Центром.

Для преобладающей части россиян сегодняшняя российская власть – «коррумпированная» (62%), «чужая» (42), «бюрократичная» (39), далее идут эпитеты – с ними согласились от 30 до 20% опрошенных – «непоследовательная», «недальновидная», «слабая».

Отмечу уровень негативных оценок – их разделяют от двух до трех пятых. А теперь сравним: первая позитивная характеристика нынешней власти – «образованная» — собирает 13% голосов, а «законная» и «компетентная» — того меньше, по 9%.

В точности по контрасту с нынешней «чужой» и «плохой» властью в массовом сознании выстраивается образ власти «хорошей» и «своей» — ее воплощением выступает брежневская эпоха.

Соответственно власть конца 1970 – начала 1980 годов, по оценкам респондентов, выглядит как «близкая народу»; «сильная»; «законная»; «“своя”»; «авторитетная, уважаемая»; «справедливая». Но позитивные оценки готовы разделить куда меньше людей, чем чистый негатив, - от 34 до 20%. В том же диапазоне величин оказываются две отрицательные черты тогдашней власти: она все-таки тоже была отчасти «бюрократической» (30%) и «недальновидной» (21%) — нынешняя и в этом предстает более отталкивающей.

Теперь можно уточнить, как построена доминирующая в умах большинства конструкция власть-масса. Внешне она напоминает пирамиду: максимум власти для всех находящихся внизу концентрируется на вершине, которая увенчана фигурой единственного и безальтернативного первого лица. Важно, что такой

«царь горы» символически олицетворяет власть, но не обязательно практически осуществляет ее, что значило бы контролировать ситуацию, проводить определенный политический курс, решать назревшие внутренние и внешние проблемы.

Скажем, по данным на конец 2005 г., более трех пятых россиян считают, что народ уже устал ждать от президента положительные сдвиги в стране. Лишь 16% разделяют его взгляды (столько же полагают, что президент уже убедил страну в способности справляться с назревшими проблемами). Свыше половины убеждены, что путинская политика выражает интересы исключительно спецслужб. Однако почти три четверти респондентов – 72-73% — одобряют деятельность Путина и доверяют ему, 68% под словом «власть» подразумевают именно президента, и 57% уверены, что сосредоточение в руках данного лица фактически всей власти в стране «идет на пользу России».

Как видим, образ «первого» строится независимо от мотивов и поведения конкретных представителей власти. Фигура «главного» им противостоит и также строится на негативе. На черном фоне «людей, озабоченных только своим благополучием» (оценка людей у власти, которую разделяли в 2005 г. 64% опрошенных), мало что в реальности делающий президент предстает «в белом фраке». Но такова лишь одна сторона социального спектакля власти — та, что на виду. За ней рядовому человеку не всегда видно другое, может быть – более важное.

Безальтернативная фигура единственного правителя – это точка, в которой представления атомизированной и пассивной массы сходятся с интересами сосредоточенной на себе и бесконтрольной власти. Здесь власть и народ гораздо более едины, чем каждый из них порознь думает. Но эта внешняя общность держится на разных основаниях.

Рядовые россияне исходят из образа идеальной власти, согласно которому власть и народ должны иметь общие цели и уважать друг друга (так полагают, по данным 2005 г., три четверти россиян, тогда как считают власть, в идеале, подчиненной народу и нуждающейся в его контроле лишь 19% опрошенных). А сами представители власти исходят из вполне прагматичных, если не вовсе циничных соображений близости к уху руководящего лица и его неспособности знать ситуацию в деталях, управиться со всем и вся. Население в большой мере осознает это последнее обстоятельство и, затрудняясь в оценке мероприятий по укреплению «властной вертикали» (группы давших положительную и отрицательную оценку и затруднившихся с ответом примерно равны), все же чаще считает, что эту вертикаль президентское окружение «укрепляет» в личных интересах (мнение 45% в мае того же 2005-го).

Так или иначе, доминантная конструкция российского социума выглядит для нашего респондента так, словно фигура сверхвластителя контрастно отделена от образа власти, как образ власти – от самочувствия и самоопределения массы. Между ними или рядом с ними в коллективном сознании будто бы и нет никаких иных деятельных субъектов, общественных сил, социальных форм – лидеров мнений, носителей образцов, авторитетных для общества фигур, самостоятельных движений, партий, союзов. Их не просто фактически нет (хотя сегодня это почти так) – для них здесь как бы нет положительной функции, никакой осмысленной роли.

Можно даже сказать больше: в социуме, который объединен подобной воображаемой конструкцией власти-массы, и не бывает элит.

Здесь есть принципиально по-иному, ведомственно-иерархически организованная номенклатура и аморфная в социальном плане интеллигенция, частью входящая в номенклатуру, частью ее обслуживающая, а в отдельные периоды ослабления господствующего режима – до определенной степени и в определенной части – от номенклатуры мысленно дистанцирующаяся или, еще реже, ей на практике противостоящая.

Российский социум беден именно как социум; производственный упадок или экономические прорехи – лишь выражение этой социальной неразвитости.

Если говорить о схеме коллективного воображения, то она у типового россиянина едва ли не исключительно сводится к описанному выше противостоянию «мы» (пассивное большинство «таких, как все») – «он» (руководитель) – «они» (чужаки, будь то ближние – люди у власти, будь то дальние – этнически, политически, цивилизационно чуждые). В устроенном таким образом коллективном сознании отсутствуют либо пребывают в неразвернутом виде множественные образы «я» и столь же множественные образы «других» — воображаемых партнеров по позитивному, заинтересованному, уважительному взаимодействию.

В современных обществах выражение и представление интересов, опыта, программ различных социальных сил и движений, выработка сложного «театра» самосоотнесений и взаимодействий разных групп – функция элит, а их у нас, как уже сказано, нет. Характерно, что зачатки такого рода хотя бы протоэлитных групп (национальных, религиозных, культурных) возникают при каждом политическом «потеплении». Однако вскоре «нарушителей» ставят на место, подвергают репрессиям, оттесняют от сколько-нибудь значимых позиций, так что они ломаются, сдаются, частично переходят в андерграунд, уезжают за рубеж. Кстати говоря, точно так же вытесняются из коллективного сознания и образы тех руководителей, которые отклоняются от доминантной модели власти. Таково, например, сегодняшнее равнодушие и впрямую негативное отношение и официальной власти, и абсолютного большинства к фигурам и роли Хрущева, Горбачева, Ельцина.

Подытоживая, можно сказать, что собственно социальное в сегодняшней России все жестче вытесняется политическим, политическое все больше сводится к властному, а властное – исключительно к номенклатурному.

Коррупция, которую россияне, как мы видели, считают сегодня главным злом и которой, по их оценке, за путинские годы стало больше, — выражение именно процесса устранения общества из публичного пространства, перевода любых заинтересованных связей и позитивных отношений в режим особых привилегий, доступа “с черного хода”. Все описанное делает социально-политическую систему нынешней России крайне неустойчивой, притом что респонденты ищут в доминантной конструкции, напротив, воплощение стабильности, “порядка”, как и официальная пропаганда, со своей стороны, всячески муссирует риторику “нормализации”.

Реконструированная и представленная здесь модель власти – а она, понятно, выходит за пределы путинского периода и сформировалась в эпоху укрепления сталинизма – по самому своему функциональному устройству не может не препятствовать переменам.

Она завязана на единственную персону (фамилия здесь не важна – важна роль) и, поскольку безальтернативна и нединамична, то может только снашиваться, все чаще давать сбои, неотвратимо разрушаться, в точном смысле слова – коррумпировать.

Что и происходило с ней на протяжении всех послесталинских десятилетий: стирание образов предшественника и предшествующей фазы коллективного существования – одно из выражений этого процесса невоспроизводимости, привыкания к распаду, освоения разрухи как формы жизни.

Разделяемые большинством социума представления о нормальной, правильной, справедливой власти сохраняют при этом значение воображаемого замедлителя процессов разрушения. Но, вместе с тем, они служат вполне реальным тормозом перемен в коллективной жизни.

И еще один момент описываемой конструкции. В качестве единственной и безальтернативной, она не включает процедуру передачи власти. Власть здесь либо берут в ходе переворота – открытого или закулисного, либо, при слабости основных властных группировок, приходится дожидаться “естественного” ухода правителя. Поэтому описываемый режим особенно чувствителен к моментам подобной неопределенности. Вспомним, что упомянутые выше потепления и похолодания наступали в России ХХ века вслед за прохождением именно таких критических точек политического солнцеворота. 



Источник: "Ежедневный Журнал", 23.03.06,








Рекомендованные материалы



Шаги командора

«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.


Полицейская идиллия

Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»